Повелительница снов
Шрифт:
Весенние грозы приходили в их город не в начале мая, а в самом его конце. Однажды Варя вышла из школы в тот самый момент, когда все вокруг неожиданно потемнело, и по земле забили крупные сильные горошины дождя. Возвращаться в школу не хотелось, и Варя заметалась по школьному двору в поисках укрытия. Из хозяйственной постройки ей свистнул Волков, и она понеслась под набирающим силу дождем в сарайчик рядом со школьными слесарными мастерскими. Волков стоял у стайки, где завхозиха держала двух крепких кабанчиков. Хотя он еще в прошлом году дважды выпускал свиней из сарая и катался на них по школьному двору, завхозиха все равно пускала к свиньям его одного из всех шестых классов.
– Ткачева, Танька домой ушла?
– Ушла, она близко живет, уже дома, наверно.
–
– Да так, личное.
– Втюрилась, что ли, Ткачева? Так вроде у нас из мужиков-то никто не ведет... Может десятиклассника какого присмотрела?
– Отстань, Волков! Я уж об этом давно не думаю, детство у меня еще прошлым летом закончилось. Я ни в какой пионерлагерь не хочу, а с Серегой отправят, наверно. Не еду я нынче на хутор, вот что. Зимой я тоже это знала, но почему-то зимой меня это так не расстраивало, а теперь... Мне даже вот со свиньями стоять тяжело. Вот сидишь на уроке в такую пору, когда там самое время уже огородину полоть, да еще ветерок свинячий дух со школьного двора принесет, совсем невмоготу становится.
– Не ной, Ткачева! На рыбалку пойдем с Коробом.
– С кем?
– С Ленькой, он мне краны помог в титанах свинтить, настоящий кореш, не то, что твой Железник.
– А хоть с Железником - все равно. Жизнь кончилась, а так хорошо начиналась, Волков! Слушай, а эти кнури любят, когда им за ухами чешут?
– Любят, Ткачева, чеши сколько хочешь. Этот - Мишка, а тот - Васька. Ты и без меня заходи, говори всем, что Волков тебе разрешил.
x x x
Да какая там рыбалка! В пруду кроме ракушек и мелкой плотвы с берега ничего и не поймать было, а лодку Волков так и не смог спереть, больше хвастал. Хорошо, что мама у какой-то продавщицы, протезировавшейся у нее, купила по случаю немецкий сплошной купальник, поэтому Варе и без рыбалки в нем было очень хорошо. Даже Волков посмотрел на нее почти как на Таньку с глубоким одобрением: "Ну, Ткачева! И все у тебя есть, и все на своем месте! А то заваливаешь, иной раз, так хоть святых выноси! Как тебя, Ткачева, разглядеть, если у тебя фартук не только ниже платья форменного, но и ниже колен, блин! И это я из скромности не говорю о твоих колготках!" Колготки были ее самым слабым звеном, зря он о них напомнил. Жаль, что в школу нельзя было ходить в брюках. Она отлично научилась гладить брюки папе и Сереже. Просто здорово, что летом эти вечно рвущиеся колготки были ни к чему.
Ленька лежал на песке, подставив солнцу ослепительно белый живот, и делал вид, что он тут совершенно случайно. С Варькой совсем не разговаривал, а только односложно объяснялся с Волковым. Его тираду о скрытых Варькиных достоинствах он оборвал тоже одним словом: "Заткнись!"
– Ты, Ткачева, почитай нам стихи, но что-нибудь нейтральное, не про плотскую любовь. А то мы с Коробом совершенно убогие, не то, что Железник! С нами, может, тебе скучно, но ты, Ткачева, борись за нас! Поднимай нас до своего уровня, развивай в нас творческих личностей, формируй нового человека-то, Ткачева! А то Валентина Семеновна одна с ног сбилась, вот кому ты просто обязана помочь!
– Волков, ты все смеешься надо мной, а напрасно! Ну, какой из тебя может новый человек получиться, если ты считаешь, что все видишь наперед, как Ленин. Хвастаешь, что лучше всех знаешь жизнь. А на самом деле, ты ее просто боишься. И даже будущая тюрьма для тебя - это какая-то самозащита от жизни.
– Ты, Ткачева, видишь то, что хочешь видеть, а я знаю жизнь с изнанки. На мне с рождения клеймо: после школы - ПТУ и тюрьма, поэтому с первого класса мне за все про все - двойка!
– Но ведь у Ангелины Григорьевны было не так!
– У Ангелины все было по-человечески. За это ее и в нашей школе в черном теле держат. Давно бы на пенсию выперли, если бы родители за нее не просили. Терпят ее пока. А вот интересно, что сами эти родители на своих же работах тоже кого-то травят, как Ангелину, но для своих детей почему-то хотят хотя бы трех лет счастья в школе. Это потом они будут учить своих же деток пригибаться перед нужными людьми, травить ненужных. Они не понимают, что потом труднее, больнее перестраиваться. Лучше бы с пеленок учили: "Вырастай подлецом, сынок! Далеко пойдешь!"
– Волков, перестань! Хватит! Сумку мою из кустов тащи, кушать будем, я ни на какую такую вашу уху и не рассчитывала, свой харч захватила.
– Молодец, Ткачева! Короб, подползай к нам, жрать будем!
Ленька нехотя поднялся и отряхнул с плеч песок. Есть ему хотелось, но было неудобно объедать Варьку. К рыбалке он готовился серьезно, даже накопал червей, которых Варька выпустила на волю за ненадобностью.
– Волков, а как ты в преферанс у всех выигрываешь?
– спросил Короб, пережевывая бутерброд со шпротным паштетом "Волна".
– Тут, Короб, одной пятерки по арифметике и трех классов образования недостаточно, тут надо мыслить, блефовать! Сейчас пожрем - научу.
Волков что-то долго показывал Леньке на картах, Варе это было совсем неинтересно. Она все раздумывала купаться ей сегодня, или обождать до середины лета. Купаться в такой воде смогли только Волков с Коробом, Варя все-таки решила ждать до июля. Солнце поджарило плечи Варьки и обуглило живот у Короба, а у Волкова здорово покраснел веснушчатый нос. Ребята подшучивали над ее не плавучестью, брызгались обжигающе холодной водой, и она смеялась вместе с ними. Разговорился даже Короб, хотя он так и не смотрел на Варю. По пруду проплыла лодка, в которой лежали двое пьяных мужчина и женщина, поэтому Варька начала громко читать "Пьяный корабль" Артура Рембо. И они действительно опьянели от солнца, холодной воды и полной свободы. Но уже начинало что-то подгонять Варьку изнутри, хотя она была совершенно свободна до вечера, Сережку родители отправили в лагерь первой сменой. Наверно, заговорила совесть, ведь она ушла из дома тайком, на рыбалку с Волковым ее, конечно же, никто бы не отпустил.
Несколько раз возле их становища проходили обнаженные по пояс взрослые парни с полотенцами, зажатыми в кулак. Они с интересом смотрели на Варьку в голубом купальнике, но заговаривать не решались, потому что Короб и Волков сразу как-то хищно собирались и оборачивались к ним всем телом. Варе казалось, что между ними происходит напряженный безмолвный диалог, в котором она мало что понимала, но почему-то ей это было очень приятно!
Глядя на высокое, без единого облачка небо, Волков вдруг высказал одну мысль, которая будоражила и Варькину душу: "Я хотел бы уметь летать! Бросить все к чертовой матери и улететь! Но не в самолете, хотя и на самолете я тоже не летал. Лететь так, чтобы слышать ветер вокруг..." Короб только тихонько засопел и завозился на песке, поэтому Варька решила, что и ему хотелось бы услышать ветер. В тот день в самом начале лета Варьке было по настоящему хорошо и так спокойно на душе, как иногда бывает тихо в лесу перед самой грозой.
x x x
Лето в их краях пролетало быстро. Так быстро, что Варя даже не успела заметить, как вплотную подошли первые осенние мелкие дожди. После лагеря брата опять перепоручили Варе. Все лето она водила Сережу и его друзей на карусели, возле которых стоял дощатый сарай, выкрашенный в ярко-голубой цвет, где через каждый час показывали мультфильмы. Иногда они с самого утра отправлялись на первый сеанс в кинотеатр, а потом долго катались на трамвае до вокзала и обратно, и брат дремал у Варьки на плече. У родителей был и огород, до которого тоже можно было добраться на трамвае, но там было совсем неинтересно: ни реки, ни простора, только домики самого разного калибра, лепившиеся друг к другу через шесть соток. Волков провел лето на исполкомовскую дармовщину в пионерских лагерях и вернулся только к концу августа, как и Короб, ездивший куда-то в Рязань с матерью на все лето. К тому времени как раз созрела вишня, и Варя позвала Волкова и Леньку помочь ее собрать. Ягоду, подвяленную на солнце или чуть тронутую гнилью, она приказала мальчикам, сидевшим на перекладинах высокой лестницы, в ведерки не класть, а кушать, и ребята, наконец, досыта наелись терпкой вызревшей вишней.