Повернуть судьбу вспять
Шрифт:
Так ему и надо!
Миллионы Катькиных слез, которая любила Мишку Яшина хуже Любки, не умея этого скрыть, часто присаживаясь напротив него, воркующего с Валей, и тихо плакала, глотая чистые крупные слезы, которые обрывали Любкино сердце. Реки Катькиных слез Мишку Яшина не растрогали. Наоборот, Мишка после этого обошелся с ней жестоко — перестал разговаривать. И Любка решила, что ни жалеть себя, ни унижаться перед Мишкой она не будет — и пусть мир остается в неведении относительно ее любви, и при первой возможности лучше уж она
Но сердцу не прикажешь, оно продолжало Любку истязать. И билось, и радовалось, и внезапно начинало умирать, и дико ревновало его к то же Вале Иволгиной, или к Катьке Снигиревой, или как утром к Нинке Дерендяевой, на которую упал его взгляд.
Наверное, тем, кто видел его только на сцене, было еще хуже…
Заглянула мать.
— Долго собираешься сидеть? Мы уходим.
— Да-да… — пробормотала Любка, словно бы очнувшись от раздумий.
В парной теперь было много людей. Она сполоснулась и вышла, быстро собравшись.
На улице уже было темно. Началась настоящая метель. Зато стало чуть теплее. Где-то в вышине с воем и свистом метался ветер — и стелился поземкой по земле, быстро наметая сугробы.
— Избу-то, поди, выстудило, — озабоченно обеспокоилась мать, шагая торопливо рядом с Любкой, держа за руку засыпающего на ходу Николку.
— Ну… буржуйку протопим, — равнодушно пробормотала Любка, раздумывая, что взять с собой в качестве входного билета.
— Зря мы столько денег-то потратили, могли бы дрова купить. А теперь еще за тебя платить придется.
— Мам, носить тоже что-то надо. Ольга Ивановна права, я уже выросла.
— Куда выросла?! — фыркнула мать. — В длину или в уме?
— Я, наверное, Новый год буду отмечать в клубе, — сообщила Любка.
— Что, бездомная что ли? — мать ненадолго остановилась.
— Там все будут.
— Кто это все?
— Все, с кем я дружу.
— Ну, иди, думаешь, держать буду? — мать пожала плечом, наклонив голову, потащила Николку дальше.
— А ты не боишься? — Любка нагнала мать.
Мать сразу поняла, о чем зашла речь.
— Его сегодня нету, он на дежурстве, я узнавала.
— Ладно, — Любка немного удивилась, как легко отпустила ее мать.
Наконец, Любкина мечта исполнилась. Жаль, что в доме не было большого зеркала, в котором едва помещалось лицо и до блеска начищенные зубным мятным порошком зубы. Она собрала шаньги и пироги, завернула в чистые тетрадные листы, и бегом бросилась к Тане, у которой в шкафу имелось встроенные зеркало. Смотреться в нем можно было во весь рост.
Таня и Надя, уже одетые, красили ресницы и подводили губы…
На Наде было необыкновенное черное платье из мягкого шелка и жемчужные бусы, уложенные в два ряда. Она, можно сказать, была уже взрослой, в этом году заканчивала училище. И очень много зарабатывала — ее наряды, которые она привезла с собой, едва помещались в большом чемодане. Половину одежды она собиралась оставить Тане. Все свои вещи Надя покупала в Москве — и шубу, и шапку, и сапоги. В ГУМе, куда девчонки из училища часто ездили. От Иваново до Москвы на автобусе, по ее словам, было часов пять, а скорым поездом часа три. И она нисколько при этом не зазнавалась, обращаясь к Любке по-свойски, тоже подкрасили ей глаза, наложили на веки тени, а на щеки румянец, поделилась с нею новогодними украшениями, повязав на шею.
Таня в Надиных брюках и красивой красной блузке с широкими манжетами, а еще с вышитым поясом смотрелась не менее эффектно. Пожалуй, Любка в ее новом платье сразу стала менее заметной.
Любка восхищенно охнула, прищелкнув языком, оценивая ее наряд.
Встречать Новый год Таня и Надя решили дома, но со всеми своими друзьями, которые встречали Новый год в клубе, тоже хотели побывать, и в качестве входного билета взяли с собой сало, холодец и колбасу, которую Надя купила во Владимире.
Любке отрезали небольшой кружок, чтобы попробовать. Настоящую колбасу, из магазина, она попробовала впервые.
Вкус у нее оказался необыкновенный, ни на что не похожий. А потом привкус долго держался во рту. Вот такую колбасу люди ели в Москве!
Любке стало грустно, стоила она недорого. Они с матерью могли бы покупать хоть каждый день, если бы продавали. Там, далеко, наверное, люди жили богато, а про них как будто забыли. У них все было дефицитом, даже клеенка на стол. Всегда в магазине можно было купить лишь страшные коричневые сандалии, конфеты «Дунькина радость» и водку. В последнее время и с хлебом начались перебои. По весне и по осени хлеб стали выдавать по карточкам, или по булке хлеба на человека. Куриц кормить стало нечем. Как-то раз в магазине закончились спички и соль, так теперь их обязательно держали про запас.
В клубе народу было много, не протолкнуться. Новогодний концерт смотрели стоя. Потом прямо в зале началось представление, где проходили дискотеки — разыгрывали шампанское, петь и танцевать заставляли зрителей. Многие пришли в масках, за костюмы тоже награждали. Взрослые с таким же удовольствием, как дети, возле елки водили хороводы и горланили во все горло «В лесу родилась елочка».
А в одиннадцатом часу, когда люди постепенно начали расходиться, началась дискотека, которая почти сразу же закончилась. Клуб закрылся даже раньше, в половине одиннадцатого.
Те, кто собирался встретить Новый год в клубе, тоже поначалу разошлись, прогуливаясь неподалеку. В столовой вовсю гуляли, там горели окна и постоянно кто-то выбегал на улицу, чтобы запустить петарды, возле крыльца толпились раздетые, курили, о чем-то весело переговариваясь. В столовой народ лишь разошелся, частично переместившись из клуба. Там народ веселили массовики-затейники, приглашенные из райцентра. Можно было услышать взрывы хохота и громко играющую музыку…
Любка прислушалась…