Повесть будущих дней
Шрифт:
Симон стеснительно что-то забормотал, а присутствующие рассмеялись и начали хлопать деду.
В дальнейшем же никто не возражал. Все единодушно соглашались с предложением. Только остановились немного на вопросе, отдавать всех коров, или оставить часть для своих нужд. Когда выяснилось, что смогут привозить на автомобиле свежее молоко через 15 минут, то постановили отдать всех коров. Более сложным был вопрос, кому придется переехать в другое место, а кому можно будет остаться здесь. Но и этот вопрос решился легко. Ведь расширение, птичьего хозяйства требовало даже больше людей, чем было до сих пор во всех Курычах. Даже тех двенадцать человек, которые сами пожелали переехать в Иржишчи, отпустили неохотно. Среди них был и дядька Семен.
Юзик очень удивился и шепнул Киму:
— Чего же это твой отец уезжает? Разве ему здесь плохо? А ты с Риммой что будешь делать?
— Мы будем жить так же, как и жили. — А отец переезжает, наверное, потому, что в Курычах привык к работе на земле. Да фактически и никаких перемен не будет, так как эти Иржишчи находятся за четыре километра отсюда. Автомобили постоянно ездят туда и сюда.
Когда дело о ликвидации хозяйства было решено, председатель встал и сказал:
— Теперь нам нужно обсудить дело нашего товарища, Пархомчика. Вы, наверное, все слышали уже, что с ним у нас много заботы и возни. Товарищи все время жалуются, что с ним никакого сладу нету: к работе относится небрежно, часто опаздывает, к собственности относится невнимательно, из-за его халатности четыре раза портились устройства и машины, продуктивность и качество работы плохая, задание свое он, кажется, ни разу не выполнил. В дополнение ко всему несколько раз был пьян. Администрации не слушает, ругается, угрожает кулачной расправой.
— Какие были взыскания на это время? — спросили с мест.
— И в стенгазете писали, и несколько выговоров выносили, и много раз перемещали на другую работу; в прошлом году на общем собрании вынесли общественное порицание. Недели две после этих взысканий он кое-как продержится, а потом снова за своё.
— А какие у него отношения к своим товарищам?
— Нельзя сказать, чтобы вообще плохие. Только горячий он, не хочет, не может удержаться, и всегда у него то с одним, то с другим стычки. Но вскоре после этого он отходит и проявляет дружелюбие. Может, и не такой уж он испорченный человек, но совершенно не дисциплинированный.
— Был ли он на медицинском осмотре? Может это проявление какой-нибудь болезни, например, нервной? — интересовались с мест.
— С медицинской стороны он был хорошо обследован. Болезненных признаков не замечено. Остается считать все это недисциплинированностью характера ума. Чтобы вылечиться, ему нужно просто взять себя в руки.
Пархомчик, молодой человек лет двадцати пяти, с худощавым живым лицом и черными глазами, сидел впереди и волновался. То забросит ногу на ногу, всунет руки в карман, отбросит голову назад, то с презрением улыбнется, то покраснеет, засуетится вскочит, чтобы сказать свое слово.
— Подожди, дадим и тебе слово! — все время сдерживал его председатель. — Сначала пусть выскажутся товарищи.
Высказывалось много товарищей. Никто не мог отрицать вины Пархомчика, но первые ораторы решительно начали защищать его, говоря, что товарищ Пархомчик хороший парень, только немного горячий и если есть у него недостатки, то они не от преступности, а от характера, и если его ласково убедить, то он исправится.
С суровым ответом выступил постоянный, серьезный рабочий:
— Нам говорят, что товарищ Пархомчик хороший парень. Охотно соглашусь с этим, но мы сейчас разбираемся не в том, хорош ли он, или нет, а в том, выполняет ли он свои обязанности, приносит ли он пользу обществу. А этого и защитники не могут сказать. Да еще, извините, замечаю, что и защитники немного той… сами слабоваты в рабочей дисциплине. Тихо, тихо, Антон, не волнуйся: скажи лучше, сколько раз я тебе замечания делал за последние два-три дня? Ну, так вот, когда здесь болезнь, то нужно ее лечить, а если лечить нечего, тогда нужно убедить, воспитывать, а если это не помогает, тогда наказывать. А нянчиться с ним без конца, как это советуют его друзья, мы не имеем права, так как это приносит вред производству, хозяйству. Пусть он сейчас сам скажет, почему так относится к работе, чем не доволен, чего другого сам хотел бы.
И вот, когда дали, наконец, слово Пархомчику вся его завзятость и чванство мигом исчезли. То краснея, то бледнея, он начал невнятно бормотать:
— Да что же я? Я ничего… Это они ко мне цепляются. А если что немного такое, но не я виноват… Что же мне — молчать что ли? Я работаю, сколько могу. Что же мне — разорваться, что ли? Не хуже других работаю, но они все цепляются, никак им не угодишь. Что же я могу больше сделать? Пусть посмотрят на себя. Каждый хочет командовать. А машину совсем не я испортил. Может кто с умыслом это сделал, чтобы обвинить меня. Говорят, задание не выполнил. Пусть попробуют сами выполнить.
— И выполняют все! — крикнули с мест.
— Ведь к ним никто не цепляется. Да я не могу так работать, как они. Они хотят показать, что хорошие, старательные. Они хотят, чтобы их похвалили. А я ни на кого не смотрю и работаю, как могу. Если иногда случается опоздать, то я это потом догоню. А если один раз выпил, то извините; это мое личное дело.
Пархомчик сел, сложил руки на груди и, заложил ногу на ногу, начал раскачивал ее с видом самого независимого человека.
— Вот видите, товарищи, — начал тогда председатель опечаленным тоном. — Товарищ Пархомчик совсем не понимает, или не хочет уяснить свое поведение. Он даже сделал клеветнический выпад против тех товарищей, которые добросовестно выполняют свои обязанности. Он сказал, что они делают это только ради того, чтобы их кто — то там похвалил. Он совсем не имеет чувства ответственности за общее дело. Может и мы виноваты, что не смогли его воспитать. Но сейчас об этом говорить уже поздно. Товарищ Пархомчик не маленький ребенок и сам за себя должен отвечать. Предлагаю снять его с работы на две недели.
— Мало! На месяц! — крикнули с мест.
— Других предложений нету? Проголосуем эти два предложения. Кто за то, чтобы снять товарища Пархомчика с работы на две недели? Раз, два, три… Мало… Кто за то, чтобы на месяц? Большинство. Таким образом, товарищ Пархомчик, постановлением общего собрания вы увольняетесь с работы на один месяц.
Пархомчик задорной улыбнулся и буркнул:
— Тем лучше!
— Небольшую информацию имеет представитель ячейки МОПР, — сказал после этого председатель.
Юзик с интересом ждал, который таков, «мопр» появится, но никогда не думал, что информация будет иметь значение и для него самого.
Вышел товарищ и сказал:
— За последние дни на границе произошло одно происшествие, на которое ячейка МОПР считает нужным обратить внимание нашего коллектива. Як известно, за последние годы во всех капиталистических государствах, в том числе и в Польше, усилилось революционное движение рабочих. Разумеется, согласно этому усилились и репрессии фашистской власти. Тысячи борцов засажены в тюрьмы, не говоря уже о расстрелах и пытках. Тюрем уже не хватает, поэтому в капиталистических странах сейчас происходит большое строительство — постройка тюрем. Одна такая тюрьма строится сейчас, в ближайшем к нам городе Западной Беларуси — Несвиже. До сих пор там была небольшая старая тюрьма, на которую наши мопровские организации обращали мало внимания. И вот несколько дней назад оттуда сбежали почти все политзаключенные. То ли внимание администрации было отвлечено новой тюрьмой, то ли заключенных набралось уже слишком много, или нашлись наши сторонники среди стражи, или, наконец, товарищи на воле хорошо наладили помощь, — но однажды сбежало сразу двадцать семь человек. И сбежали удачно, но к сожалению, их всех переловили в окрестностях, да еще всех тех, кто так или иначе помогал им. Спасся только один, товарищ Барковский, бывший работник в имении помещика Загорского.
При этих словах Юзик подскочил на своем месте.
— Антэк?! — мелькнула мысль. Но фамилия его Юзик не знал. В имении все звали его Антэк, а фамилии никогда не было слышно. Может, старшие и знали, но Юзику не приходило в голову поинтересоваться его фамилией. Кажется, во время следствия и допроса фамилия парня упоминалось, но Юзик не обратил внимания и сейчас вообще не помнил.
— Этот товарищ, — сказал далее оратор, — известный там как активный революционер. Ему одному повезло добраться до границы, но в таком состоянии, что можно было только диву даваться, как он спасся. Сейчас он работает в Советской Беларуси, а остававшиеся заключенных получили новое более совершенное помещение. Вот мы и предлагаем нашему коллективу взять шефство над этой новой тюрьмой.