Повесть о детстве
Шрифт:
Объездчик поглядел на Ларивона и затрясся от смеха в седле.
Микитушка теребил бороду и убеждающе говорил:
– Ты, Дудор Иваныч, не шути - с миром негоже шутить. Землю эту за Стодневым барин оставил. Наши деды и отцы ее возделывали, обчество не согласно отдать ее мироеду. Народ нельзя обездоливать. Не допустит народ неправды... С добром ты приехал аль со злом?
– С добром, с до-бром!..
– весело кричал объездчик, и зубы его так и играли под рыжими усами.
– Пашите себе на здоровье.
– Это кто тебе так приказал?
–
– А мне вот барыня приказ дала: "Мужики хотят землю пахать - скажи им: пашите все пары - никто вас не тронет! Пускай, говорит, сами разделят на полосы, и не мешай им..." Не верите? Ей, честная речь, не вру...
Ванька Юлёнков метался среди мужиков.
– А я-то как же, мужики? Ведь у меня лошади-то нет Чего я делать-то буду? Чай, и я свою долю пахать хочу Побегу сейчас в стадо - корову домой пригоню и в соху запрягу.
Над ним смеялись и покрикивали:
– Ну и беги! Чего тормошишься? Торопись, а то все поле разберут.
И он в самом деле пустился бежать по меже к селу.
Мужики недоверчиво глядели на Дудора, озабоченно переглядывались и бормотали:
– Пашите, мол... а сам зубы скалит... Чего-то задумал..
– То-то и о"смго... Поверь ему, а он всех под одну статью подведет. Зубы скалит, а камень за пазухой.
– У него не камень, а нагайка: всех пересчитает. Барыня, бает, наказала, приветить нас велела...
– Блудит... оттого и зубоскалит. Он объездчик: сохранять должо"... Неспроста, шабры. Держись, да помни.
Петруша подошел к коню Дудора, потрогал подпругу и краешек кожаного седла.
– Ты, Дудор Иваныч, прямо скажи, без подковырки чего ради ты такой веселый да приветливый? Какую ты с барыней мужикам ловушку устраиваешь? Гляди, как бы потом худа не вышло.
Дудор даже на стременах поднялся от обиды. Обветренное и загорелое его лицо стало недобрым, а жуликоватые глаза пристально уставились на Петрушу. Потом он скользнул подозрительным взглядом по толпе и вдруг опять засмеялся.
– За кого ты меня считаешь, Петя? Разве я против мужиков зло имею? Мы с тобой не первый день в дружках ходим... Когда это я приезжал к тебе с злым умыслом? Я человек маленький, наемный, мне рассуждать не дадено: что хозяин прикажет, то и исполняю. Сказано мне: пускай мужики пашут! Я и встретил и объявляю вот: пашите, сделайте милость!..
И тут же склонился к Микитушке, как к старому приятелю:
– Ядреный квас старушка твоя делает, Микита Вуколыч. Заеду отсюда к ней и сразу два ковша выпью. Особенно он вкусный и жгучий, когда тебя дома нет: больно уж много ты учишь. Я человек веселый, плясать люблю, а в твою веру не пойду. Скучная твоя вера - все, мол, обчее да все сообча... Заместо молитвы да чтения старых книг - вдруг, нате, всю деревню взбулгачил!.. Шучу, шучу, Микита , Вуколыч, не серчай... Люблю тебя и бывать у тебя люблю...
Микитушка добродушно улыбнулся и с гордой словоохотливостью провозгласил:
– За правду, спроть лжи, я и вожаком пойду и нищеты не убоюсь и гонения. Мученик Аввакум не убоялся правду царю говорить, не отступил и от костра. Митрий Стоднев лжой, деньгой и лихоимством землю эту от мужиков отторгнуть хочет, а барин с ним вместе в обман мужика вводит. Это наша земля, возделанная нашим трудом. А в труде-то и есть правда. Вот мы эту землю, кровью и потом политую, не хотим отдавать разбойнику.
Мужики взволнованно зашумели и еще теснее окружили Микитушку. А Микитушка уже гневно поднял руку, и глаза его загорелись от возбуждения.
– Мы костьми ляжем, а землю эту не отдадим. Нельзя землю от труда отторгнуть: в ней дух наших отцов и прадедов. И мы ей кланяемся и лобызаем телом и душой.
И, по-стариковски тяжело опустившись на колени, ткнулся густоволосой головой в землю. Это было так неожиданно и потрясающе просто, что мужики растерялись. Кто-то крикнул:
– Микита Вуколыч! Милый! Ни в жисть... Не убьем души...
Лошадь Дудора испугалась, захрапела, запрыгала на месте. Пструша стоял впереди один и смущенно улыбался.
Объездчик наклонился к нему и сердито пробурчал:
– Иди-ка, Петя, от греха. Сейчас же уходи. Зачем ввязался в эту дурацкую кашу?
– Нет, Дудор Иваныч, не уйду. Я подлецом еще ке был.
– Ну, сам на себя пеняй, ежели башки своей не жалеешь.
Потом сделал опять веселое лицо и крикнул, поблескивая крупными зубами:
– Микита Вуколыч, не мне тебя учить, а лошади-то моей тебе кланяться не подобает. Ты скоро не то что от попа, а и от Стоднева весь народ отобьешь. За тобой, как за святым тянутся. Пашите! Я препятствовать не буду.
Дудор ткнул в бока иноходчика каблуками, и лошадка рысью побежала по полю, взметая копытами пыль и комки земли.
Микитушка поднялся на ноги и с той же торжественностью в лице и блеском в глазах призывно крикнул:
– Ну вот, мужики, приехали! А приехали - пахать надо.
Дружнее держитесь, не разбредайтесь. Июда Христа предал на казню, а ежели кто июдой окажется посредь нас и всех погубит - и сам погибнет...
Его слушали молча и истово, как в моленной: ему верили и считали человеком, который никогда не отступится от своего слова.
– Ну, с богом, шабры!
– уже будничным и озабоченным голосом сказал он.
– Разделимся по жеребью - кому какой клин достанется...
Кто-то робко спросил его:
– Микита Вуколыч, вот ты... рапоряжаешься: кому какой клин по жеребью пахать... А потом как?.. Чего потомто будет?.. Вспахать-то вспашем, а тебе по шее накладут и руки свяжут... Им, супостатам, верить нельзя...
Микитушка улыбался и с сияющей верой в глазах глядел куда-то через головы плотной толпы.
– Маловерный! Разве всю деревню свяжешь? Соломину муха сломит, а сноп и лошадь не раздавит.