Повесть о доме Тайра
Шрифт:
– Слыхал я, будто он собрался идти войной на монахов горы, – небрежно промолвил князь Киёмори.
Юкицуна, не вставая с колен, пододвинулся ближе и, понизив голос, сказал:
– Нет, не для этого собирают там войско!.. Боюсь, что все это направлено только против вашего глубокопочитаемого семейства!..
– И государю о том известно?
– Именно так! Оттого-то и собирает воинов дайнагон Наритика, что получил на то высочайшее указание. Вот и на днях они опять собирались… Сюнкан предложил то-то, Ясуёри говорил так-то, Сайко отвечал то-то… – И он выболтал все разговоры заговорщиков, присочинив и прибавив многое против правды, и, сказав в заключение: «На этом позвольте мне удалиться!» – покинул усадьбу Тайра.
Князь Киёмори был потрясен и испуган; громовым голосом принялся он сзывать воинов-самураев. А Юкицуна вдруг испугался, как бы из-за своего необдуманного поступка
Правитель-инок призвал в первую очередь Садаёси и сказал:
– Столица кишмя кишит злоумышленниками! Дому Тайра грозит опасность! Спешно оповести моих родичей и собери всех воинов!
И Садаёси, вскочив на коня, объехал и созвал их. Тотчас же прискакали сыновья князя – военачальник Правой стражи Мунэмори, военачальник третьего ранга Томомори, офицер Левой стражи Сигэхира и другие члены семейства Тайра, все в боевых доспехах и шлемах, с луком и стрелами за плечами. Примчалось несметное множество самураев, тучами толпились они на подворье; за ночь в усадьбе на Восьмой Западной дороге собралось, наверное, не меньше семи тысяч всадников.
Был канун первого дня шестой луны. Еще не рассвело, когда Правитель-инок призвал начальника Сыскного ведомства Сукэнари из рода Абэ и приказал:
– Скачи немедля во дворец государя-инока Го-Сиракавы, призови Нобунари и пусть передаст: «При дворе государя нашлись люди, задумавшие погубить наш род Тайра и ввергнуть государство в новую смуту. Всех заговорщиков намерены мы схватить, допросить и поступить с ними по закону. А государь да не будет причастен к этому делу!»
Сукэнари тотчас поскакал во дворец, вызвал управителя Нобунари и передал слово в слово, что велел Правитель-инок. Побледнел Нобунари. Представ перед государем, он доложил ему о случившемся. «Боги! – в страхе подумал тот. – Значит, тайна стала известна!»
– Но как же так?.. Как же так?.. – только и сумел невнятно вымолвить он.
Сукэнари поспешно поскакал назад, доложил обо всем Правителю-иноку, и тогда тот сказал:
– Значит, Юкицуна говорил правду! А промолчи он, может быть, меня и в живых бы уж не было! – И, призвав Тадаёси, правителя земли Тикуго, и Кагэиэ, правителя земли Хида, распорядился схватить всех заговорщиков.
Тотчас же во все стороны помчались отряды в двести, в триста всадников и всех виновных схватили.
Затем Правитель-инок послал юношу-скорохода в усадьбу дайнагона Наритики, повелев передать: «Нужно кое в чем получить ваш совет. Соблаговолите непременно пожаловать!» Дайнагон, не заподозрив ловушки, решил, что князь Киёмори желает, верно, посоветоваться, как отговорить государя Го-Сиракаву от намерения послать войско против монахов… «Только навряд ли это удастся!» – размышлял он, а сам тем временем облачился в мягкие изысканные одежды, уселся в роскошную карету, взял с собой свиту из нескольких самураев, даже пажам и погонщикам волов приказал одеться понаряднее. Увы, только потом он понял, что покидал тогда дом свой навеки!..
Уже за несколько кварталов до усадьбы Тайра, только приблизившись к Восьмой дороге, увидел дайнагон множество воинов в боевых доспехах. «С чего бы это?» – подумал он, и тревога невольно закралась в душу. Выйдя из кареты, он прошел в ворота и увидел, что весь двор тоже до отказа заполнен воинством. У входа в главную галерею его уже поджидали несколько самураев свирепого вида; они схватили дайнагона с двух сторон за руки и потащили. «Вязать?» – спросили они. «Не надо!» – ответил из-за бамбуковой шторы Правитель-инок. Тогда они втащили дайнагона на галерею, втолкнули в тесную каморку и заперли. Дайнагону казалось, будто он спит и видит какой-то страшный сон, в котором непонятно, что и почему происходит. Люди его, оттиснутые самураями, разбежались кто куда: побросав и волов, и карету, все они скрылись, охваченные смертельным страхом.
Тем временем притащили и других заговорщиков – преподобного Рэндзё, Сюнкана, управителя храмов Хоссёдзи, Мотоканэ, правителя земли Ямасиро, придворных Масацуну, Ясуёри, Нобуфусу, Сукэюки…
А инок Сайко, едва услышав дурные вести, вскочил на коня и, нахлестывая его, поскакал во весь опор во дворец. Но самураи Тайра догнали его и, преградив путь, закричали: «Срочный вызов из Рокухары! Велено немедленно поворачивать!»
– Я спешу во дворец с докладом государю Го-Сиракаве. Закончу дело и тотчас прибуду, – ответил Сайко.
– А, подлый монах! Какие еще доклады! Полно морочить голову! – закричали самураи, стащили Сайко с коня, в одно мгновение связали и притащили в усадьбу Тайра.
Связали его с особой жестокостью, ибо Сайко с первого дня был одним из главных зачинщиков заговора. Его приволокли во внутренний двор и, не развязывая, бросили наземь.
Князь Киёмори, стоя на широком помосте, некоторое время молча взирал на Сайко, потом сказал:
– Поделом тебе, негодяю, раз ты поднял руку на меня, Киёмори! Эй, подтащите его поближе! – Самураи подтащили Сайко к самому краю помоста, и тогда Киёмори ногой, обутой в сапог, изо всех сил ударил Сайко прямо в лицо. – Ты и твой сын – оба вы холопье отродье – получили на службе у государя Го-Сиракавы чины и звания не по заслугам, оба, что сын, что отец, зазнались сверх всякой меры, нашептывали государю, чтобы он сослал ни в чем не повинного настоятеля горы Хиэй, затеяли смуту в государстве, да мало этого – стали покушаться на весь мой род и с этой целью вступили в сговор. Признавайся во всем!
Но недаром Сайко отличался твердостью духа – он не дрогнул, не выказал ни малейшего страха. Он выпрямился, насколько позволяли ему веревки, и громко рассмеялся в лицо Правителю-иноку:
– Возможно! Но не я, а ты зазнался сверх меры! Может быть, другие тебе поверят, но передо мной не стоит держать такие речи! Да, я участвовал в заговоре. Я служу при дворе государя Го-Сиракавы, как же мне не участвовать в деле, которое начал дайнагон Наритика, главный его управитель, по его высочайшему указанию? Но твои речи противны слуху! Это тебя, сына начальника сыска, до четырнадцати лет ко двору и близко не подпускали; это ты прислуживал покойному вельможе Касэю [155] , – не тебя ли дразнили уличные мальчишки Верзилой Тайра, когда в гэта на высоких подставках [156] ты пешком приходил и уходил с княжеского подворья?! И вот ты вознесся до звания Главного министра – так лучше про себя скажи, что занял чужое место! А нам, рожденным в домах воинов-самураев, не в диковину исполнять должность правителей земель или министров! На этом всегда земля стояла и стоять будет!
155
Покойный вельможа Касэй — Касэй (иначе Иэнари) Фудзивара, в свите которого состоял в отроческие годы Киёмори Тайра.
156
…гэта на высоких подставках… – Деревянную обувь гэта на высоких подставках надевали, чтобы уберечься от уличной грязи; тем самым Сайко подчеркивает, что Киёмори, по бедности и незнатности, не имел ни коня, ни кареты и вынужден был ходить пешком.
Так говорил Сайко, бесстрашно высказывая все, что было на сердце.
Князь Киёмори в гневе не сразу нашелся с ответом, но затем приказал, обращаясь к вассалам:
– Глядите у меня, не вздумайте убить его сразу, легкой смерти он не получит. Проучите его хорошенько!
Повинуясь приказу, Тосисигэ Мацура начал допрос и пытку, дробя руки и ноги Сайко. И Сайко рассказал все как было, ибо он и без того не намерен был запираться, к тому же пытка была жестокой. На пяти листах белой бумаги записали признания Сайко. Затем последовал приказ: «Разодрать ему рот!» И ему разодрали рот, после чего казнили, отрубив голову на берегу речки Камо, у Пятой дороги, к западу от широкого проезда Красной Птицы, Сусяку [157] . Сын его и наследник Моротака отбывал ссылку в Итоде, в краю Овари; но теперь тамошнему жителю Корэтоки, начальнику уезда Огума, приказали зарубить его, что тот и исполнил. Младший сын Мороцуна находился в заключении в темнице – его вытащили оттуда и зарубили на берегу реки у Шестой дороги. Младшему брату Морохире и троим вассалам также снесли голову с плеч.
157
…от широкого проезда Красной Птицы, Сусяку. – Сусяку (иначе – Судзяку, Сусяка, Судзяка), букв.: «Красная птица» (кит. Чжуцзяо) – символ юга в древнекитайской мифологии.
Широкий прямой проспект, начинавшийся от центральных ворот Сусяку-мон на южной стороне внешней ограды Запретного города (дворцового комплекса), пересекал столицу Хэйан в южном направлении и назывался дорогой Красной Птицы, симметрично разделяя город на восточную и западную половины.