Повесть о фронтовом детстве
Шрифт:
– Я почтальон.
– Приветы из тыла носишь? Это хорошо. Ежели будет Курилову Николаю Алексеевичу, доставь, будь другом.
Этот боец мне сразу понравился. Ячейка у него была просторная, с высоким бруствером. На дне её постлана трава, в стенке сделаны углубления, а в них аккуратно разложены винтовочные патроны и гранаты.
– А где же ваша винтовка? – спросил я.
– Ты почём знаешь, что у меня винтовка?
– По патронам видно.
– Точно. Она самая, трёхлинеечка. Образца тыща восемьсот девяносто первого дробь тридцатого
Боец сделал шаг в сторону, и я увидел прислонённую к стенке винтовку с примкнутым штыком. Она была выше меня. Вот бы пострелять из неё! Я ещё ни разу не пробовал стрелять ни из винтовки, ни из карабина, ни из ручного пулемёта, ни из станкового. Из противотанкового ружья я тоже не стрелял. Но из него мне не выстрелить. У него, говорят, такая сильная отдача, что в медсанбат после стрельбы можешь угодить.
Я встал рядом с бойцом и потянулся к брустверу. Ячейка высокая, наверное, из неё всё видно, что у фрицев делается.
– Не высовывайся, – предупредил боец, – береги голову. Запасную старшина не выдаст.
– Я пойду, – торопливо попрощался я с ним. А то он ещё ругаться начнёт.
– Не забывай, захаживай в гости, землячок.
– Приду.
5. НАБЛЮДАТЕЛЬНЫЙ ПУНКТ
За поворотом я услышал хрипловатый голос Петра Иваныча. Я остановился, вынул из сумки письмо, чтобы он сразу увидел его.
Наблюдательный пункт разведчиков был устроен прямо в траншее. Сверху он был накрыт жердями и дёрном. На трёх железных ногах стояла стереотруба. Она выглядывала в окошко в крыше. Возле стереотрубы были врыты в землю короткая скамейка и сбитый из досок стол. На нём лежала толстая, такая же, как у меня, тетрадь.
Пётр Иваныч сидел у стереотрубы, а Витя и Яшка отдыхали на земле. Пётр Иваныч увидел меня и нахмурился:
– Это ещё что такое? Кто разрешил?
– Я вам письмо принёс. Вот.
– Подождал бы. Нечего горячку пороть.
И Витя смотрел на меня недовольным взглядом.
– Чтоб этого больше не было! – строго сказал Пётр Иваныч. – Ясно?
– Ясно.
Его взгляд смягчился, и он взял у меня письмо.
– Витёк, понаблюдай пока, – попросил он Витю и поменялся с ним местами.
Пётр Иваныч внимательно прочитал адрес, и глаза его потеплели. Он оторвал край конверта, бережно расправил листки и начал читать. Глаза его медленно ходили по строчкам. Вот он улыбнулся чему-то, потом задумался и снова заулыбался, потирая небритую щёку.
Пётр Иваныч не торопясь дочитал письмо, аккуратно сложил листки и спрятал в карман гимнастёрки. Потом достал трофейный портсигар, свернул цигарку и закурил.
А Витя сидел у стереотрубы, водил ею по немецкой обороне, старался что-то высмотреть.
– Витя, можно? – попросил я. – Немножко.
Он сделал вид, что не слышит: всё ещё сердился, что я прибежал. Но потом смилостивился:
– Садись.
Он
Между чёрточками и крестиками на стекле были видны такие же, как у нас, земля, болото, кусты, бугры, выжженная солнцем трава. Но там сидели немцы. И всё это было чужим, не нашим. Вот обозначилась узкая полоска траншеи. В ней что-то двигалось. Мелькнула немецкая каска.
– Хватит, – положил Витя руку мне на плечо, – насмотрелся.
Он снова сел за стереотрубу, взял тетрадь.
– Пётр Иваныч, – сказал он, не отрывая глаз от окуляров, – траншея-то у них не сплошная. Там же болото. Фрица в болото не заманишь. Чистенько воевать любит.
Пётр Иваныч очнулся от своих мыслей:
– Чистенько? Это неплохо. Сработаем чистенько.
О чём они? За «языком» снова пойдут?
А Витя уже будто диктовал самому себе:
– Противник перед фронтом сплошной траншеи не имеет. Оборонительные рубежи – отдельными очагами. Передний край – четыреста – пятьсот метров от нашего. Его огневая система… Ну-ка, система, какая ты? Пулемёт в кустах, ага! Посмотрим дальше. Ещё один. А, фаустнички! Добычу ждёте? Посмотрим, кто кому добычей будет. Вроде пока тихо у них…
– Тишине не верь, – сказал Пётр Иваныч. – Дай-ка я погляжу немного.
Пётр Иваныч сел к стереотрубе, и лицо его стало твёрдым, глаза – холодными. Он медленно повёл трубой влево. Вдруг остановил её и стал во что-то всматриваться. Все притихли.
– Чего они там шевелятся?.. Так и есть, накапливаются. Эх, пощупать бы их!
– А где? – вырвалось у меня.
– В овраге.
Когда я смотрел, никакого оврага не видел. У Петра Иваныча – фронтовой нюх и особый глаз. Он всегда видит то, чего другие не замечают.
– Миномётами бы накрыть их сейчас, – сказал он.
– Я знаю! – закричал я.
– Чего знаешь? – удивился Пётр Иваныч.
– Где миномётчики стоят! В лощине! Я видел!
– Верно, в лощине.
– Надо в штаб сообщить, – сказал Витя.
– Само собой, – ответил Пётр Иваныч нетерпеливо. – Но ударить сейчас непременно. Это и батя прикажет. А то пока разговоры-переговоры, время упустим. Витёк, черкани координаты миномётчикам.
Витя присел рядом с ним, заглянул в стереотрубу.
– Видишь? – спросил Пётр Иваныч.
– Вижу.
Витя вырвал из тетради листок и стал быстро писать. Пётр Иваныч взял у него записку, пробежал глазами и протянул мне:
– Держи. Передашь Потапову. Он там на позиции – самый главный. И с ходу, без задержки – домой. Понял?
– Понял.
– Бегом марш!
6. МИНОМЁТЧИКИ ВЕДУТ ОГОНЬ
Я зажал записку в кулаке и помчался по траншее. Если бы она теперь стала прямой! Я старался приспособиться к изгибам и бежать как можно ловчее, но всё равно наталкивался на стенки.