Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 2

Сикибу Мурасаки

Госпожа Госэти, судя по всему, тоже не любила проигрывать.

– Еще раз, еще. – повторяла она, изо всех сил тряся бочонком и не сразу выкидывая кости.

Возможно, в глубине их сердец тоже были сокрыты глубокие «чувства-желания» (212), но на поведении их это никак не отражалось. У девушки, хрупкой и довольно миловидной, были прекрасные волосы, она вовсе не казалась существом, обремененным дурным предопределением. Вот только слишком узкий лоб и резкий голос несколько портили впечатление. Так или иначе, красавицей ее назвать было нельзя, однако же, посмотрев на нее, а затем в зеркало, министр понял, что не стоит оспаривать существующую меж ними связь, и невольно посетовал на судьбу.

– Наверное, вы еще не успели привыкнуть к дому и все здесь кажется вам чужим… К сожалению, я не имею довольно досуга, чтобы навещать вас почаще, – говорит он, а девушка своей обычной скороговоркой отвечает:

– О,

да что может меня беспокоить, пока я здесь? Обидно только, что я так редко вижу вас. Долгие годы я мечтала о том, чтобы увидеть лицо отца, и вот… Словно мне все никак не выпадет нужное число.

– Вы совершенно правы. Я даже подумывал, а уж не использовать ли мне вас в качестве личной прислужницы, тем более что в моих покоях недостает надежных дам. Но это, увы, невозможно. Обычные прислужницы, затерявшись среди других, ничем от них не отличающихся дам, живут довольно спокойно, не привлекая к себе посторонних взглядов не вызывая пересудов. Но как только в мире станет известно, что одна из них – дочь того или иного вельможи, на нее сразу же обратятся придирчивые взоры, которым наверняка удастся обнаружить что-нибудь, бросающее тень на ее отца или братьев. А уж тем более. – И министр, не закончив, умолкает. Но девушка заявляет, ничуть не смутившись:

– Да что тут такого? Другое дело, если бы мне пришлось изображать из себя важную даму где-нибудь на людях, тогда бы я точно почувствовала себя неловко. А так – да я готова горшки за вами выносить.

Министр не мог удержаться от смеха:

– Что вы, такое занятие вам вовсе не к лицу! Но если у вас есть желание доказать свою дочернюю преданность, постарайтесь говорить немного тише и медленнее. Тогда и я буду медленнее стареть.

И министр снова смеется; право, он никогда не упустит случая пошутить.

– Ах, такая уж я уродилась! Когда я была совсем маленькая, матушка очень страдала из-за этого и часто бранила меня. Она говорила, что я переняла эту привычку от настоятеля монастыря Мёходзи [12] , который присутствовал при моем появлении на свет. Обещаю вам сделать все возможное, чтобы исправиться.

Лицо ее изобразило такую явную готовность исполнить свой дочерний долг, что министр почувствовал себя растроганным.

– Право, я запретил бы таким монахам присутствовать при родах. Наверняка эта привычка послана ему в наказание за прошлые грехи. К примеру, считается, что немые и заики были некогда виновны в поношении сутры Великой колесницы [13] , – говорит министр, начиная раскаиваться в своем решении поручить девушку заботам нёго Кокидэн. В самом деле, пристало ли особе, занимающей в мире столь высокое положение, что даже он, ее отец, невольно робел перед ней, иметь в своем окружении такое жалкое существо?

12

Мёходзи – монастырь в пров. Оми, посвященный бодхисаттве Каннон

13

…немые и заики были некогда виновны и в поношении сутры Великой колесницы. – В сутре Лотоса (Притчи. 3) говорится, что люди, когда-либо поносившие эту сутру, даже возродившись в человеческом обличье, будут слепыми, глухими, немыми или заиками

«Как же я мог решиться взять ее к себе, даже не узнав, что она собой представляет? Но теперь уже ничего не изменишь. Чем больше людей ее увидит, тем больше будет сплетен».

– Госпожа нёго как раз находится здесь. Вы можете время от времени заходить в ее покои и наблюдать за манерами дам, чтобы научиться вести себя должным образом. Даже не имеющий особенных достоинств человек, попав в ту или иную среду, невольно начинает ей соответствовать. Помня об этом, постарайтесь почаще встречаться с сестрой.

– Ах, радость-то какая! Ведь и во сне, и наяву я только и мечтаю о том, чтобы быть признанной этими благородными особами! Других желаний у меня давно уже нет. Только позвольте, и я стану черпать воду для госпожи сестрицы [14] , – быстрее прежнего щебечет девушка, и, понимая, что останавливать ее бесполезно, министр говорит:

– Полно, вам вряд ли придется заниматься собиранием хвороста. Лучше постарайтесь держаться подальше от монахов, которые столь дурно на вас влияют.

14

…черпать воду для госпожи сестрицы… – госпожа Оми намекает на то, что и будда Гаутама,

живя у отшельника, носил ему дрова и воду

Однако девушка не понимала шуток, как не понимала и того, что перед ней один из самых блестящих в стране сановников, которого один взгляд повергает окружающих в трепет.

– Когда же мне пойти к ней. – спрашивает она.

– Обычно выбирают благоприятный день. Но к чему нам такие церемонии? Можете пойти к ней хоть сегодня, если хотите…

С этими словами министр выходит.

Ему сопутствуют, повинуясь каждому его слову, благородные юноши Четвертого и Пятого рангов, малейшее его движение исполнено такого величия, что девушка восклицает, восхищенная:

– Какое счастье иметь такого отца! И как нелепо, что я, его дочь, выросла в жалкой хижине!

– О да, боюсь, что он даже слишком важен, – соглашается Госэти. – Пожалуй, было бы лучше, если бы вы нашли себе более подходящего родителя, который по крайней мере заботился бы о вас, – неожиданно добавляет она.

– О, как тебе не стыдно! Ты всегда готова все испортить. Не смей теперь разговаривать со мной на равных! Вот подожди, увидишь, кем я стану.

В гневе она казалась привлекательнее, искреннее негодование, написанное на ее лице, сообщало ему своеобразное очарование, и казалось, что она не так уж и дурна. Единственное, с чем нельзя было примириться, так это с ее манерой говорить. Впрочем, могла ли она научиться говорить правильно, живя в провинции, среди жалких бедняков? Самые незначительные слова, произнесенные неторопливо, тихим голосом, обычно производят на слушающего приятное впечатление. А уж стихи тем более следует произносить как можно проникновеннее, многозначительно не договаривая начальных и конечных слов, тогда слушающий наверняка будет в восторге, даже если не успеет проникнуть в глубину содержания. Но самые тонкие, глубокие замечания, произнесенные скороговоркой, могут показаться лишенными всякого смысла. Девушка из Северного флигеля не особенно задумывалась над тем, что и как она говорит; голос ее звучал резко, она часто искажала слова. К тому же, воспитанная грубой кормилицей, потакавшей всем ее прихотям, она привыкла держаться довольно развязно – словом, производила весьма дурное впечатление. Впрочем, совсем уж ничтожной ее тоже нельзя было назвать. При случае она даже могла сложить песню в тридцать один слог и произнести ее обычной своей скороговоркой. Правда, чаще всего начало песни не соответствовало ее концу…

– Господин министр посоветовал мне навестить госпожу нёго, – сказала она Госэти. – Он огорчится, если я стану медлить. Пойду к ней сегодня же вечером. В его-то любви я уверена, для него нет никого на свете дороже меня, но вот остальные… Пока я не добьюсь их расположения, мне будет довольно неуютно здесь.

Нетрудно себе представить, с каким пренебрежением должны были относиться к ней в доме министра Двора.

Девушка начала с того, что отправила нёго Кокидэн письмо.

«Хоть «как прутья плетня, близки мы» (228), но, не имея знака, не смела наступить на Вашу тень… (229). Ах, но не Вы ли велели посадить меж нами траву «не ходи»? (229). Я понимаю, что слишком дерзко с моей стороны упоминать долину Мусаси… (48). О, простите, простите…» – И, оборвав на полуслове, она приписала с обратной стороны:

«Ах, я решила перебраться к вам сегодня же, ибо говорят: «чем ты холоднее становишься…» (230) или «в пруду Масуда…» (231). Ах, я так скверно пишу, но, может быть, вы соблаговолите вспомнить о реке Минасэ? (232, 233)»

Кончалось же письмо следующей песней:

«Молодою травойЗаросло побережье ХитатиУ мыса «Когда».Когда же увижусь с тобою,О волна из залива Таго?.. (234)

О река в Ёсино… (235)» – написала она довольно небрежной скорописью на листке зеленоватой бумаги. Почерк у нее был весьма угловатый, о стиле она скорее всего не думала вовсе: знаки беспорядочно громоздились друг на друга, одни сплющенные, другие безобразно вытянутые. Столбцы кренились вбок, изгибались, словно готовые упасть. Улыбаясь, девушка долго любовалась письмом, потом, свернув его в неожиданно изящный свиточек, привязала к цветку гвоздики [15] . Отнести послание она поручила девочке-служанке, весьма смышленой и миловидной, совсем недавно поступившей на службу.

15

…привязала к цветку гвоздики… – письмо должно было сочетаться по цвету с цветком или веткой, к которой привязывалось. Госпожа Оми пренебрегла этим правилом