Повесть о хлорелле
Шрифт:
То, что Самсон Данилович узнал, не давало уже ему покоя. При других обстоятельствах он не стал бы продолжать неприятную для его спутницы беседу. Чувство меры изменило ему, и не хватило сил помолчать.
— Почему вы не вышли замуж?
— У вас была возможность спросить об этом раньше, — высвобождая свою руку из его руки и замедляя шаг, ответила она. — Хотите знать правду? Вы мне мешали.
Он никогда не отговаривал ее выходить замуж. У них не было об этом разговора.
— Я отказываюсь принять ваш упрек. Я вам не мешал.
—
В ее голосе проскользнули незнакомые Свиридову нотки. Помимо горечи и упрека, в них слышалось нечто новое, придававшее голосу некоторую жесткость. От неожиданно пахнувшего на него холодка Самсону Даниловичу стало не по себе, он остановился и пробормотал:
— Вы взялись сегодня меня удивлять… Почему вы раньше мне этого не сказали?
— Надо было самому видеть, — с той же жесткой сдержанностью ответила она. — О таких вещах не говорят, их чувствуют.
Свиридов вдруг сообразил, что они стоят посреди тротуара и мешают прохожим. Он взял ее под руку и с непонятной поспешностью зашагал.
До гостиницы они прошли молча, поднялись на пятый этаж и вошли в номер. Александра Александровна сняла пальто и платок, села в кресло и, сложив руки на коленях, задумалась. Он придвинул к ней свое кресло и с тем виноватым видом, в котором сказывалась вся доброта и нежность его горячего сердца, вернулся к прежнему разговору.
— Десять лет мы с вами не встречались, увлечение миновало, что мешало вам — красавице, умнице — полюбить другого?
Наивный человек, он не представлял себе всю силу ее чувств, не догадывался, что она все еще любит его.
— Мешали мне вы, — со снисходительной усмешкой, которая не могла скрыть ее печали, ответила она. — Я и в других искала вас, вага ум, ваши чувства и даже ваши недостатки. Вы заставили меня поверить, что только таким, как вы, должен быть мой муж. В этой оценке было много неверного. Я понимала, что не таким следует ему быть, а сердце не уступало. Подай ему мечтателя, безумную голову и отважное сердце, рыцаря красной конницы, партизана в белом тылу.
Как могла она его не полюбить? Он развязал узы ее врожденной подозрительности и недоверия, развеял опасения быть уязвленной нескромным взглядом или словом. Ей было с ним легко и интересно, в тайниках его памяти было достаточно всего, чтобы поразить ее воображение, пробудить мысли и дать им нужное направление. Не хватит собственной фантазии, он потянется за чужой, ввяжется с ученым в научную беседу, в книги заглянет. Позже он продумает свое и чужое и в памяти осядут перлы-идеи — сокровища, которые достанутся ей.
Она любила его мысли и искания и, узнавая из писем о его новых работах, спешила их повторить. На это уходили все свободные минуты, долгие вечера, выходные дни. Никто не мог ей позволить в рабочее время заниматься делом, не связанным с планами института. Зато какое счастье быть мысленно с ним, обмениваться
Шли годы. Ей мучительно не хватало его. Встречи были редкие, а за ними тянулась долгая разлука. Она старалась в дни приезда побольше бывать с ним, наслушаться и набраться его мыслей и чувств, сосредоточить их в себе на то время, когда она будет одна. Он не удивлялся ее расспросам, чего бы они ни касались. Где было ему догадаться, что порой не суть разговора, а звучание его голоса ее волнует.
— Я отплачу вам за признание признанием, — сказал взволнованный и растроганный Свиридов, — простите, если это выйдет у меня не совсем гладко… Мне всегда с вами было хорошо, вы мне напоминали мою жену, я словно был с ней. Вы нисколько на нее не похожи, но чем ближе я вас узнавал, тем больше находил в вас сходства с ней.
— Вот я и узнала, что вы женаты, — с нарочитой веселостью произнесла Александра Александровна, — ведь вы этого мне никогда не говорили.
Она крепко сплела пальцы рук и прикусила губу. Так подавляют в груди готовый вырваться стон, прячут боль, которую открывать не хочется.
— Вы никогда не опрашивали меня… — не без волнения проговорил он, подавленный мыслью, что ей могло показаться, будто он намеренно это скрывал. — Не вините меня, это вышло случайно.
Она встала и тут же тяжело опустилась в кресло. Снова в ее голосе проскользнули нотки, придававшие ему некоторую жесткость:
— Вы, Самсон Данилович, во мне любили свою жену, а я вас в душе считала своим мужем. Ваши приезды, таким образом, были продолжением вашего и моего семейного счастья. Я старалась быть примерной, нравственной женой и только жалела, что моему мужу не сидится на месте. — Она тяжело вздохнула, и, когда вновь заговорила, голос ее дрогнул и на мгновение замер. — Я не жалею о том, что случилось, вы принесли с собой все, в чем я так нуждалась: внутреннюю свободу и яркие мысли…
Наступило долгое и тягостное молчание. Свиридов слушал ее, склонив голову на грудь и закрыв рукой глаза.
— Разлюбить вас мешали мне ваши несчастья, — продолжала она, — Какая верная жена оставит мужа в боде? Вы шли к одиночеству — многих пугала ваша самоуверенность, грандиозные планы и страсть, доходящая до самозабвения. Многим не нравилась фантастичность ваших проектов, их оригинальность и сложность. Чем меньше у вас становилось друзей, тем больше крепло мое чувство.
Свиридов не находил слов для ответа. Признать свою вину — разве это ее утешит? Он навязал ей чувство, которое разделить не смог, вселил надежды, обреченные оставаться мифом, и в своей слепоте не заметил, что испортил девушке жизнь.
Нет, об этом говорить не следует, и Самсон Данилович заговорил о другом.
— Мы не виделись десять лет, — уже более спокойно произнес он, — вы в эти годы словно избегали меня. Объясните, что случилось, будьте откровенны до конца.