Повесть о кружевнице Насте и о великом русском актёре Фёдоре Волкове
Шрифт:
Настя засмеялась в ответ:
— Да ведь целый день я солнышком любуюсь! Целый день с ветерком разговариваю!
— У нас без тебя скучно, — сказала Фленушка и вздохнула. — Сидим, спин не разгибаем. Неонилка-то от нас не выходит. Мы теперь плетём кружева самые тонкие... Узоры по сетке из цветных шелков, из серебряной и золотой канители выводим. Поверишь, совсем глаза слепнут.
Тут уж Настя принялась жалеть Фленушку: как похудела! Глаза ввалились, не блестят.
— А сказок теперь никто нам не сказывает, — шепнула Фленушка и
Неужто нет на земле такой разрыв-травы, чтобы их всех из неволи высвободить?
Ещё одна встреча
А потом наступила осень и зарядили дожди.
В один из ненастных дней дед Архип вместе с Настей приехал за водой для бани. Настя черпала воду из Волги и сливала в бочку на телеге, а дед Архип просто так стоял и поглядывал по сторонам.
Между тем берегом проходили двое. Один постарше, второй — молодой. Оба куда-то торопились.
Молодой шёл таким скорым шагом, что другой, постарше, еле за ним поспевал.
Настя глянула на молодого и тотчас узнала. Да ведь это он, тот самый, который слушал её летом, в троицын день. Она стояла тогда у плетешка и пела. Пела, помнится, любимую маменькину песню «Ах туманы вы мои, туманушки...»
Дед Архип сдёрнул с головы шапку и поклонился проходившим. Поклонился низко, истово, с уважением. Тот, который постарше, и не глянул на старика. Без внимания прошёл мимо.
А молодой кивнул деду и мельком посмотрел на Настю. Только, конечно, не узнал её. Разве узнаешь, когда она сама на себя теперь не похожа... В рваной ветхой одежде, в разбитых лаптях. Мокрая, грязная.
— Кто такие будут? — шёпотом спросила Настя, когда двое, пройдя мимо, уже чуть виднелись за частой сеткой дождя.
— Заводчик наш ярославский... Волков, Фёдор Григорьевич, — вполголоса объяснил дед.
У Насти промелькнуло: неужто тот самый Волков, у которого представления показывают? Этим летом собралась она поглядеть на них, да вместо этого к барыне на расправу угодила.
Спросила у деда: тот ли? Дед ответил:
— Он самый.
— Какой же Волков? — не отставала Настя. — Молодой? Или другой, постарше?
А тех двоих уже не видно. Только дождь шуршит по воде. И на мокром берегу следы их ног затягивает песок.
Дед разговорился:
— Постарше — этот так себе, можно сказать — ничего, волковский приказчик. А молодой и есть сам Фёдор Григорьевич. Самостоятельный человек. Большого разума. Зряшное про него люди толкуют, будто он свои заводские дела бросил и какими-то потехами занялся. Пустые наговоры! Представления, это верно, у него в амбаре всё лето показывали, однако же и дела у него идут ходко. А разве худое — эти представления? Вон сыновья купца Соковникова... Того, чьи лавки в Земляном городе красным товаром торгуют... Срамота сказать, чего эти молодчики учиняют!
А Настя не слушает дедову болтовню. У неё своё в голове.
Значит, сам Фёдор Григорьевич подошёл к ней в тот летний день? Видно, хотел её спросить. А она-то... Ах, глупая, глупая! Застыдилась, кинулась бежать, словечка не дала ему вымолвить...
А дождь всё моросит, всё сыплет. Рябой стала от него Волга. Холодные сизые тучи низко свисли над водой. Осенний ветер треплет кое-где уцелевшие листья прибрежных ракит... .
Пятно на потолке
Нынче барин Никита Петрович глянул на потолок в своём кабинете и разгневался. На потолке пятно. В левом углу, над окном. Большое пятно, и с прозеленью.
— Гришка! — крикнул Никита Петрович.
Баринов камердинер Гришка явился тотчас.
— Вы что, хамово отродье, смотрите?
Барин показал пальцем на потолок.
— Дармоеды! Бездельники! Чтобы завтра побелить потолок... Шкуру спущу!
Выскочив от барина, Гришка постоял возле двери, почесал затылок.
Оно, конечно, пятно... Так ведь сколько времени там было! И вдруг — нате вам! — заметил барин. Придётся приказчика Петра Савельевича сыскать. Сказать, чтобы побелили. Да возьмёт ли побелка? Всё равно проступит пятно.
Приказчика Петра Савельевича Гришка поймал во дворе. Тот Гришку выслушал. Погладил окладистую бороду, тоже почесал затылок и объявил:
— Без купороса не обойтись! Бели не бели, а пятно будет. — Подумав, сказал: — Нужно кого-нибудь к Волковым сгонять. Купороса у них взять.
А по двору пробегала Настя. Бежала из людской кухни. Стряпуха Варвара до отвала накормила её кашей с конопляным маслом. И сказала: «Ладно тебе день-деньской воду таскать. Хватит! Залезай-ка на печку, отдохни в тепле...»
На печь Насте не хотелось. И теперь, сытая и довольная, переобувшись в новые, сухие лапти, летела она по двору в одном летнем сарафане, лишь накинув на голову цветастый платок.
Увидав её, приказчик крикнул:
— Эй ты... как тебя?
Настя остановилась. Подумала: неужто опять по воду пошлют? Ой, и неохота же!
— Где купцы Волковы живут, знаешь? — спросил приказчик.
Настя хоть и не знала, но головой закивала: как же, мол, знаю, знаю!
— Беги к ним. Нынче к вечеру пусть купороса доставят сколько надо. Скажешь, Никиты Петровича кабинет купоросить станем. Ну, чего вытаращилась?
Настя метнулась к воротам. Как была в одном сарафане, так и побежала. Боялась, чтобы приказчик не раздумал, чтобы кого другого вместо неё не послал.
А дождя в этот день не было. Сухим ноябрьским ветром землю обмело и высушило.
Репетиция
Сегодня, как вчера, как третьего дня, как всю последнюю неделю, идёт репетиция «Хорева», трагедии в пяти действиях, в стихах, Александра Сумарокова.
С наступлением дождей представления в кожевенном амбаре прекратились. Холодно там стало, сыро. И зрителям смотреть неприятно, и актёрам играть на сцене.