Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова
Шрифт:
С Лизаветиной дамбы на пути выбрался, а навстречу Беаточка собственной персоной под ручку с другой учительницей, что по арифметике. Арифметичка серенькая, а Беата в шубейке трофейной, в белых чесанках, щечки розовы, губки красненьки, бровки черненьки — картиночка! Ручками в желтых перчаточках развела.
— Александр Демьяныч, да куда же это вы подевались последнее время? Без вас совсем скучно!
— Дела, Беата Антонна! Дела! Как в песне-то? Первым делом самолеты, а с девушками уж как получится! Так что извиняйте, спешу! — И шажищами старшинскими прочь без сожаления.
И она ему вслед тоже без сожаления:
— Совсем-то
А тут как раз опять по путям два поезда друг другу навстречу. Один — ту-ту! Другой — ту-ту! Вот как оно все просто — проще не бывает: бывайте — не забывайте! И ту-ту! И куда это вдруг все страсти подевались? Так это ж свобода и новая правильность жизни, то есть ни от кого глаз не прятать и слова говорить так, как они в мозгах образуются, и с людьми общаться без опаски на укор или намек обидный — хорошо!
Радость переполняла молодое и здоровое сердце Александра Демьяныча Нефедова, не шел — летел вдоль путей железнодорожных, по две шпалы в шаг пропуская. И лизаветино лицо перед глазами. Такое оно свое, такое уютное… И Колян-малец с мамкиными бровками на рожице… С ним можно было бы и понежнее, ну да ничего, все наверстается. А что в дом не зашел, это очень правильно, это он умно поступил. Иным макаром должно по новой войти в дом Лизаветы, чтоб насовсем и чтоб все бывшие нелады за порогом оставить и не поминать более…
Оказалось же — нет! Оказалось, что, поступая по уму, а не по сердцу, допустил Нефедов роковую ошибку в жизни.
Третьего марта ударил редкий для байкальских мест мороз — под сорок. А перед тем была оттепель, солнышко по-весеннему грело, на подсолнечных скалах снег подтаял, знать, в скальные трещинки просочился, и ничего б, когда б не морозная сороковуха. Небольшая скала-скалка на двадцать третьем километре колонулась повдоль и, как говорится, «зашуршала» — один камешек вниз, на пути, другой. Геолог срочно осмотрел и приговорил скалу к «пилоту», то есть рвать надо, пока по-крупному не посыпалась. В общем-то дело обычное. Невысоко, доступно, и по ширине возможная осыпь ничего особенного не обещала. «Пилот» назначили на предженский день, седьмое марта.
Пятого мороз уже спал, и во второй половине дня было намечено доставить дрезиной на место «пилота» бревна для рельсовых перекрытий. Получив «окно», то есть время, когда можно выскочить на дрезине на линию, Нефедов с мужиками загрузил бревна, что хранились под навесом у станционного тупика, и уже по часам отслеживал минуты для «окна», когда к дрезине подбежала дежурная по станции Маруся Козлова и сказала, что час назад путевой обходчик Шагурин снял Лизаветиного сына с той же самой скалы, что с Лизаветой плохо, с поликлиники врачиха прибежала и отхаживает Лизавету.
— Да что же это он, паршивец!.. — только и пробормотал ошарашенный вестью Нефедов. И как вдруг в его мозгах образовалась мысль на совершение государственного преступления, он потом и всю жизнь объяснить себе не мог, помнил только, что образование случилось как молния: раз! — и решил, и всем другим мыслям против этой словно стенку-заслонку поставил, что в том и было, наверное, типичное помрачение ума, когда жизненные правила будто исчезают из сознания и одна дурная воля управляет человеком, не только разум затмив, но и обычный всякому человеку страх за ответственность притупив.
Распорядился
— Ты чего это задумал, Демьяныч?
— Да взорву я к чертовой матери эту скалу! — шально отвечал Нефедов.
— Без плану? — аж осип Догузин. — Ты че, а? Это ж… По паре бревен в ширину — это ж мало! А если осыпь косо пойдет? И вообще! Ты че, Демьяныч, рехнулся?! Подсудное дело!
— И пусть! Взорву, и точка! Поможешь взрывчатку уложить?
— Да ты че?..
— А по моему личному приказу? Пару горстей всего с одним детонатором… И дело-то — уступчик сковырнуть… Эх, надо было мне зайти, когда приглашала, надо было обнадежить пацана…
— Ты о чем?
Тут другие мужики бригады подступили и машинист дрезины, загомонили, с уважением дивясь нефедовскому своеволию. Нормальные мужики, но чужой риск хмелит и нормальных, к тому же вчерашний старшина Нефедов, успевший совершить за свою еще вполне короткую жизнь тьму добрых дел и подвигов, был для них, поселковых мужиков, редким человеком-удачливцем, и представлялся случай проверить пределы человечьей удачи — то есть такому, как Нефедов, она вообще и всегда или только через раз?.. Но если кто и сомневался на этот счет, то больше все же верил, что Демьяныч родился в рубашке, а чужая рубашка тоже греет, если при хорошем человеке…
Тут же вперебой сочинили, как одновременно два «пилота» замастрячить и во времени уложиться. Чудно, что дольше всех пришлось уговаривать Груню Андрюхину, чтоб она свои петарды уложила на полкилометра ближе к станции. Груня, неофициально освобожденная от тяжелых работ, получала все же по третьему общебабьему бригадному разряду и ни на какой другой подсобной работе на станции или где еще столько получать не могла, потому работу свою ценила. На уговоры долго хмыкала, крякала, головой качала, делала вид, что отродясь глупая, потому сути понять не может, добилась-таки грозного приказа от Нефедова-бригадира, тогда оглядела всех работяг за его спиной полично, как свидетелей, и потащилась, шурша толсто подшитыми катанками по шпалам, на свое новое рабочее место.
…На партийном собрании, когда Нефедова исключали из партии, он признался, каясь, что в последний момент — уже взрывчатку укладывали — осознал неправильность своих действий, но по глупой гордости против гордости не попер, как должно бы настоящему коммунисту…
Взрывник Догузин накаркал: осыпь пошла косо. Но и то б не беда, осыпь убрать успели. Но один-единственный крупный каменюка криво спружинил от скального откоса, врезался в нечетную промеж рельс — пара шпал в щепы, аж все звено выгорбилось, а людей-то, чтобы звено исправить, мало, большая часть бригады на плановом «пилоте». Короче, бригадир бригады срезки откосов Нефедов Александр Демьянович по причине своего личного самодурства задержал движение по Кругобайкальской железной дороге на двадцать четыре минуты. Убыток, который из-за Нефедова понесла Страна Советов, исчислялся таким количеством рублей, что, если их пересчитывать по рублю в секунду, надо несколько дней без сна и перекуров. Так объяснял после населению поселка, коллективно заболевшему за Нефедова, представитель райкома, видимо, как и Нефедов, любивший выпуклую наглядность в работе с массами.