Повесть о падающих яблоках
Шрифт:
– А мне кажется, – он хороший, – вздохнула Маша, – глаза у него добрые, понимаете…
– Хороший, как же. Калина тоже себя хвалила: хороша я, только сахарку добавь!
Тётя Тоня, поворошив угли в печке, задвинула заслонку и закрыла трубу.
Тёплый воздух пошёл в избу, и несмотря на то, что за окнами к ночи мороз крепчал, в избе было тепло и уютно, то ли от потрескивания крепкого добротного сруба – ишь разошёлся морозец, то ли от урчания Коти – серого толстого кота, растянувшегося во весь свой невеликий кошачий рост на лежанке за печкой и ставшего Котей совсем недавно – месяца два
…Молоко он выпил залпом. Большая часть пролилась на грудь; ледяные струйки приятно холодили пылающее тело. А Маша уже и рушник откуда-то принесла, не иначе как с божницы сняла. Ох, и попадёт ей теперь от матери. Не велела она никому божницу трогать, сама лампадку зажигала, да рушник поправляла. Нарядный, с кружевом, красной да чёрной нитками расшитый… а Маша им лицо вытерла, грудь… Нет, не материн рушник, но такой знакомый. Расшит красной ниткой по краям: солнышко катится посолонь… Чёрные точки в середине ромбиков – поле засеяно… Отец так говорил. А ещё – жено непраздна, если точка в ромбике. Жено непраздна… выходит, что праздный – значит пустой? А праздник что же? Тоже пустой день, получается. И недаром отец праздник всегда святом называл. Свято – свет.
– Скажи, ты-то как здесь очутилась? А может, это мне привиделось всё… Молоко… Рушник… Камень холодный… и не синий он, и не серый.
Он говорил, но голоса своего по-прежнему не слышал… она улыбалась, отвечала что-то: слов не разобрать, но всё понятно.
– Постой, выходит, ты и не Маша вовсе, а просто похожа на неё?
– Я и Маша, и… не Маша. Тебе сейчас этого не понять, но потом всё станет на свои места.
– Как же это, – заволновался он, – как же… Я что, умер? Кто же ты тогда? Ангел?
– Ты не умер. Но ты и не жив. Ты сейчас на тропе Траяна [2] находишься.
– Где это? Я никогда не слышал о такой тропе… Где-то в горах?
Она рассмеялась:
– Это нигде. Это между небом и землёй, между жизнью и смертью. Как на Калиновом мосту. Слыхал небось, от отца-то? Отец твой этой тропой шёл, да и тебе суждено было идти ею. Да изрочили [3] отца твоего в недобрый час.
– Кто ты?
– Я – Милана. Я стану Машей. Буду носить имя чужое, но ты признаешь меня.
– Мне непонятно… Почему чужое?
– Маша сиречь Мария – имя пришлое [4]. А вы его русским считаете. Теперь – помолчи. Сейчас вершится твой рок. Пусть Доля допрядёт свою нить. Пусть исполнится то, что написано в книге Рода [5].
__________
[1] Ночь матери– это ночь перед днем зимнего солнцестояния. Очень древний языческий праздник. Главный атрибут праздника – это венок Йоля. Его делают из веток ели в форме круга. Это символ того, что все в мире циклично: смерть и рождение. Венок означает, что все в мире сменяет друг друга, что-то погибает, а что-то рождается. Выбор зеленых веток можжевельника или сосны не случаен, ведь именно этот цвет можно считать символичным началом возрождения. к тексту
[2] Троян(Траян; Трояк (укр.), Trzy (польск.), Эскулап (лат.)) – славянский бог здоровья, целебных трав, знахарства. Связан с огнем и водою. Покровитель времени и пространства. к тексту
[3] Изменить судьбу, погубить до срока. к тексту
[4] Мария. Имеет несколько значений: «горькая», «любимая», «желанная», «упрямая» или «госпожа» (древнееврейское). к тексту
[5] Род — древнеславянский единый Бог, создатель всего живого и сущего. Отец Сварога и Лады. к тексту
Глава пятая
На школьную ёлку собралась вся деревня от мала до велика. Больше всех радовались, конечно, дети, но и у взрослых глаза сияли. А день и вправду был светлый, праздничный. С самого утра, когда Маша нашла у двери еловый пушистый венок, и до наступления сумерек не покидало её ощущение праздника, как в детстве, когда она засыпала в своей кроватке, зная, что завтра зажгутся свечи на именинном пироге, яблочно-коричный дух которого проникал в детскую.
Маша знала, что там, на маленькой кухоньке, колдует над тестом бабушка, мелькают коричневые, сморщенные её руки, и растёт под руками диво дивное – именинный пирог с яблоками и с корицей.
И свечи загорелись, как и положено. И погасли – по очереди… И загорелись вновь…
Никто из взрослых не проронил ни слова, а уже дети – и подавно, затаив дыхание следили они за горящими свечами, словно где-то в глубине памяти пробуждались воспоминания о давних обычаях их пращуров.
Приближалась самая длинная ночь в году – люди называли это время Корочун. Умирало солнце. Умирало, чтобы возродиться самому и подарить всему живому надежду на возрождение…
Маша подошла к окну. Темно, тихо… Луна где-то за крышами домов прячется. И звон колокольчиков слышится, будто кто-то на тройке мчится… всё ближе, ближе… Когда влетела на школьный двор белоснежная красавица-кобыла, запряжённая в широкие сани-розвальни, Маша глазам своим не поверила. А когда опомнилась, помчалась детишек одевать, чтобы те своими глазами это чудо увидели.
Из саней вышел настоящий дед Мороз в овчинном тулупе до пят, с бородой, с мешком подарков за плечами. Из-под ватных бровей весело сверкали знакомые карие глаза. А дети уже тянули его за длинные полы тулупа, наперебой спрашивали, что он принёс им. И для каждого нашлись у него и шутка, и слово ласковое, и шлепок… Когда мешок опустел, дед Мороз взглянул на Машу и спросил: