Повесть о падающих яблоках
Шрифт:
В сенях раздался грохот, дверь распахнулась, и по полу заклубился морозный воздух, из которого выглянул кареглазый парень в чёрном тулупе. Грива чёрных густых волос, стянутая тонким кожаным ремешком на лбу, сверкала инеем.
– Изыди, окаянный! – тётя Тоня потянулась к печке за кочергой. – И кой леший тебя по ночам носит, рожа твоя бандитская!
Узнав в непрошеном госте знакомого из электрички, Маша виду не подала, а он, не обращая внимания на кочергу в руках тёти Тони, подошёл ближе.
– И-вой-йя! – издала тётя Тоня
– Цыц, тётка! – быстро сказал парень. – Цыц, кому говорят! По делу я, понимаешь? И не к тебе, а к Марье… э…
– Александровне, – пришла на помощь Маша.
– По какому-такому делу, анчутка! Что у тебя за дело к учительнице может быть! Учиться тебе поздно – плетью обуха не перешибёшь! – не сдавала оборонительных позиций тётя Тоня.
– Да замолчи ты, ведьма старая! – возмутился парень и совсем близко подошёл к Маше.
– Видишь, как оно вышло: позвал в гости, ты и пришла. Точнее, я пришёл… Правда, меня никто не ждал. И не звал… Ну что, не нашла Деда Мороза?
– Не нашла, – вздохнула Маша. – А ты откуда знаешь, что нам Дед Мороз нужен?
– Невелика тайна, – усмехнулся парень, – вся деревня знает. В деревне всё про всех знают. Иной раз языкатая тётка только соберётся шептуна пустить,.. – он хитро прищурился и подмигнул тёте Тоне, – а в деревне уже только об этом и судачат на всех углах.
Что такое «пустить шептуна» Маша не знала, но, судя по тому, как сверкнули глаза тёти Тони, было ясно, что речь шла о чём-то стыдном, тайном, тщательно скрываемом.
– А это подарки в мешке? И шубка для дедки? Ну-ка, прикинем, впору ли придётся…
Откинув густую гриву резким движением головы, он напялил костюм Деда Мороза поверх тулупа:
– Ну как?
От непрошеного, задиристого гостя не осталось и следа: смотрел на Машу русский витязь добрыми, грустными глазами. Казалось, ещё миг, и поплывёт за окнами светлая берёзовая сказка.
– Здорово! – Маша захлопала в ладоши, а тётя Тоня, поджав губы, присела на краешек табуретки, но кочергу из рук не выпустила.
– Тебя как зовут? – спросила Маша парня, – Грид – ведь это не имя?
– Вовкой его кличут, – подала голос тётя Тоня, – а Грид – оттого что фамилиё – Гридин.
– Доложила, спасибо! Фа-ми-ли-ё! Ну что, гожусь в деды Морозы?
– Конечно, Володя! У тебя улыбка замечательная, только вот, улыбаешься ты редко. И костюм этот тебе маловат. А мы ещё Ночь Матери хотели отпраздновать…
– Это не беда, – тряхнул гривой Грид, – я отцовский тулуп возьму, он из белой овчины, до самых пяток достаёт. Настоящий дед Мороз позавидует.
А Ночь Матери – старый праздник…если помнит кто. Мне отец о нём говорил.
При упоминании об отце, улыбка исчезла с его лица, и сразу же погасли золотые искорки в глазах, и глаза стали холодными и тёмными, почти чёрными.
– Так это когда, завтра уже? Если Ночь Матери хотите отпраздновать – то завтра. Потом – солнцеворот зимний… Венок из лапника привезу утром, а свечи уж сама раздобудешь, слышь, языкатое величество, Антонина свет Тихоновна! Ладно, пора мне, – он как-то сразу заторопился и засмущался, – вечером часам к пяти подъеду, так ты детишек в сени выведи.
– Как это «подъеду», на чём? – удивилась Маша.
– Ну не на козе же, – ровные белые зубы сверкнули, – на лошади, как и полагается деду Морозу. В розвальни сена свежего положу… Эх-х!
И Машино сердце понеслось стремительно в этих розвальнях, хотя она их в глаза не видела…
Хлопнула входная дверь, и вновь заклубился холодный морозный воздух по полу.
– Дыши, тётка, можно уже! – донеслось с улицы.
– Отец у него хороший мужик был. Настоящий. А мать – пьяница, – тётя Тоня выглянула в окно.
– Почему был?
– Егерем работал, ну, видать, перешёл дорогу одному из начальничков – подстрелили на объезде, да не простой пулей – разрывной какой-то, жакан называется. С ним на медведя ходят, а человека, говорят, на части рвёт…
Маша только головой покачала – слёзы душили. А тётя Тоня продолжала свой рассказ.
– Он-то, вишь, баловать никому не дозволял, хоть ты всем начальникам начальник будь. Своих районных в строгости держал, а уж заезжих тем паче. К зверью, к живности всякой ровно к детям малым относился… лет десять уж с тех пор прошло. И что теперь с Володьки взять-то, безотцовщина – одно слово!
А баба одна, она что может? Натаха и раньше рюмочку, коли в руки шла – не пропускала, да только Олег её в строгости содержал. А как вывалился, всё прахом и пошло. Верно говорят: мужик пьёт – полдома горит, а коли баба пьёт – весь дом полыхает.
Только и осталось от батьки его, что роща у разъезда.
– Какая роща? – встрепенулась Маша.
– Берёзовая. Саженцы сам из лесхоза привёз, штук триста – не меньше… За каждым, ровно за дитёнком малым ходил. Аккурат к Вовкиному дню рождения высадил. И ни одно деревце не пропало – все прижились. Красота там неописуемая, вот весна придёт – свожу тебя на то место. Там же и порешили отца-то его душегубы… Могилка там. Натаха не ходит – кому там идти… А Вовка… Эх, да что говорить! А про какие это гости он тебя спрашивал, Александровна?
– Да так, – улыбнулась Маша, – я с ним раньше познакомилась, в электричке, когда ещё не знала, что здесь буду работать.
– Вот-вот, девонька, – подтвердила тётя Тоня, – по электричкам он и промышляет. Лёгкий кусок хлеба сыскал себе. И как только в глотке не застрянет. Одно слово – анчутка! Ему бы в армию, злыдню. Глядишь – и человеком бы сделался. Да только всё никак: отсрочка за отсрочкой – всё под следствием ходит.
Тётя Тоня плотнее прикрыла форточку и повернулась к Маше:
– Ты вот что, девонька, держись от него подальше. Не ровен час, что худое сотворит с тобой.