Повесть о полках Богунском и Таращанском
Шрифт:
— Отдайте эти эшелоны немцам. Пусть уезжают поскорее хоть к самому Вацетису, а то, пожалуй, засидятся на Украине, — отчеканивая каждое слово, сказал
Щорс, вплотную подходя к Черноусу, гневно и прямо глядя в его лукавые глаза.
— Мо-ло-дец, Николай Александрович, — раздельно сказал Черноус. — Вот за это люблю! А за кого ты меня принимаешь, друг ты мой? Что я — иуда какой? Я, брат, потомственный пролетарий, с Брянского завода слесарь. Я не только при штабе комиссар, я еще и ленинский уполномоченный. Я, брат, старый подпольщик и разведчик. В тайге не пропадал — а в штабе главкома как
— Так ты ведь и есть тот самый подпольщик Христофор, что меня на колчаковском фронте выручил: документом снабдил?
— Так точно. Христофором, Черноусом по собственной фамилии, брат, и зовусь. Ага! Угадал теперь! На колчаковском фронте, помнишь, когда ты эшелон чехословацкий подорвал да потом пришел в Уфу на явочную к дяде Христофору за паспортом? Есть у тебя еще тот «пачпорт», что я тебе выдал на имя «Ивана Непомнящего»? Ну, успокойся теперь: вот я тебе кто! Видались-то мы с тобой всего какую минуту, да я тогда и без бороды ходил.
И Щорс расцеловался с Христофором Черноусом, узнав в нем своего уфимского спасителя, скрывавшего его от преследователей несколько месяцев тому назад, давшего ему в Уфе подпольные адреса, шифр и паспорт.
— Много еще придется нам говорить с тобой, Николай Александрович, о делах давно минувших дней. А сейчас вот что я тебе доложу: в Курск прибыло Украинское Советское правительство. Решение Совнаркома о немедленном походе будет приведено в исполнение. А ты ничего и не знаешь? Климентий Ефремович Ворошилов назначен сейчас командукром вместо Антонова-Овсеенко, и весь военный командный состав дивизии переукомплектовывается царицынскими героями. Слыхал? Вот, брат, каковы дела! Так-то!
Щорс ушам своим не верил.
— Но когда же это случилось? Говори! Говори поскорее, Христофор!
— Сталин утвержден заместителем Ленина по Совету обороны еще семнадцатого ноября, и девятнадцатого Реввоенсоветом дан приказ о наступлении.
— Но сегодня ведь двадцать третье. Почему я до сих пор ничего не знаю? — спрашивал взволнованно Щорс. — И почему ты молчал до сих пор, зная все это? Зачем ты это делал?
— Ну, этого я тебе пока не скажу, Николай Александрович. Мне есть кому об этом докладывать, а после и сам поймешь. А вот он, приказ, получи! Читай! — И Черноус вытащил из внутреннего кармана отпечатанный на машинке приказ Реввоенсовета.
— А где же приказ, адресованный самой дивизии? Он должен же быть!
— Хранится в боковом кармане у главкома, — отвечал, лукаво щурясь, Черноус. — Получили двадцатого ноября и в карман спрятали. Я взял на себя миссию от главкома позондировать тебя в смысле срочной погрузки на Ростов и выехал к тебе вместе с этими эшелонами для погрузки. Я их держал на запасных путях в Новозыбкове, чтобы не приводить тебя в смущение в эти «смутные дни». Эти эшелоны я предоставлю Второй бригаде для операции на Путивльском направлении. Их маршрут на Харьков, твой — на Киев. Тебе они не понадобятся.
— Все теперь понял, — отвечал взволнованный Щорс и, настежь распахнув дверь, крикнул вестовому: — Труби подъем к походу! Гони ординарцев к Боженко и Черняку!
Люди стали львы!
Львы, взобравшиеся на конские хребты.
И кони, испуганные грозными седоками, становились страшными. «Седок срастался с конем в одном порыве: рваться вперед, рубить врага, смести его с лица земли.
Рассвет, в который Зона перевалила через Десну, был красен от лент и бантов, вплетенных в конские гривы, в чубы и в шапки всадников, повязанных на сабельные эфесы, на стволы карабинов, на колеса тачанок,
В районе летней стоянки не оставалось ни одного красного лоскута, все они были взяты на банты, ленты и знамена.
Словно пламя степного пожара вспыхнуло на берегу Десны, отразилось в воде и покатилось по Украине.
Свистя, запевая и не кончая бесконечной песни, летела конная лава, оставляя пехоту на сотню верст за собой.
И не было у десятитысячной пограничной гетманской своры силы сопротивляться напору этих пятисот сабельных клинков.
Древние леса Глуховщины и Новгород-Северщины сменились полями Конотопа — Батурина, и степная Черниговщина встретила разросшуюся конницу.
Батько Боженко пошел на Городню, услыхав про то, как стойко дерутся безоружные городнянцы с гайдамаками и бьют оккупантов.,
И вовремя пошел.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
НАЧАЛО
«ЛИМОНЫ»
Уже целый час Черноус, комиссар штаба Первой Украинской дивизии, сидел у братьев Кочубеев. Денису Кочубею давно хотелось прекратить разговоры и воспоминания, которыми занялись брат его Петро и Черноус, и обсудить, как добыть оружие для партизан у командира таращанцев — батька Боженко.
Правда, у него была маленькая надежда на двух посланных матросов. Они остались у Боженко, отправив Черноуса с кузнецом Васькой Сукачом в свой партизанский штаб. Это-то и давало основание предполагать, что они остались не зря, а явятся с оружием.
«Ведь знают же, что это необходимее всего, что это только сейчас и нужно», — думал Денис, расхаживая по комнате. Он то и дело подходил к окну, из которого видны были широкий двор и ворота, — поглядеть на дорогу.
Торопить Черноуса с отъездом, чтобы вместе направиться к Боженко, было негостеприимно.
И вдруг, когда Денис уже вовсе отчаялся, а самый короткий в году декабрьский день начал погружаться в сумерки, калитка у ворот стукнула, распахнулась, и снег во дворе заскрипел под легкой, танцующей поступью матросов.
Первым шествовал Кисель, черноморец. Глубокие, бурсацкие карманы его синего жупана, снятого с гайдамака, были полны английскими гранатами, «лимонами», как их попросту называли партизаны, имевшие к ним большое пристрастие. Кисель из одного кармана в другой перегружал бомбы, жонглируя ими на ходу.