Повесть о Сергее Непейцыне
Шрифт:
— Попалась, коза! — возгласил он. — Води снова!
— Хитростью взяли! — кричала Соня.
— А без нее какая большая победа одержана? — басил Румовский.
Но через несколько минут массивная фигура академика снова топталась в круге.
Особенно много заставлял его двигаться Маркелыч. Музыкант умел сделать такое испуганное лицо и поспешно засучить руками, будто передавая кольцо, что Румовский бросался на него коршуном, но ловил только пустую веревку.
— Ох! Помилуйте, православные! — взмолился он наконец. — Матушка Марья Кондратьевна! Кваску бы, замучили, бессовестные!
—
С шутками пили сбитень, потом ушел Румовский, за ним откланялся Сергей. Когда в передней Маркелыч подавал ему епанчу, из залы выглянула Соня:
— Подождите минутку, господин Непейцын.
— Что-то барышня наша придумала, — многозначительно поднял палец музыкант.
Соня вышла с пакетом:
— Отнесите, пожалуйста, гостинцев тому кадету, что в прошлый год с вами был, Андрюша, кажется, звать. Он про вас так хорошо сказал, когда, помните, в кухне сушились. И на святки приходите вместе, тетушка велела просить.
— Вот и всё такова, сударь: никого не забудет, — сказал Маркелыч, когда Соня скрылась. — И учить ее музыке радостно — будто на солнышке греешься… Arivederci… [16]
«Что за счастливый вечер! — думал Сергей. — Какая Соня добрая… Жаль, до святок почти два месяца».
16
До свидания (итал.).
В ноябре стало известно, что Верещагин открывает по воскресеньям бесплатный курс лекций по высшей математике для всех желающих. В городе об этом узнали из розданных в учебные заведения, коллегии, частным лицам печатных объявлений. Одно такое кто-то принес в Сергеев класс. Его читали и обсуждали.
— Сказывают, братцы, такое впервой в России затеяно.
— Правильно! Корсаков третьего дня в коридоре говорил — по физике, по словесности в Академии наук чтения бывают, а по математике еще никто не додумался.
В день первой лекции кадеты, оставшиеся в корпусе, смотрели из столовой, как мимо проезжали и проходили слушатели.
— Горные офицеры. Им минералы да руды знать, а математика зачем?..
— Генерал-поручик по пехоте тоже учиться захотел. Епанча, никак, на соболях вся…
— А вон моряки идут. Краснорожие-то от ветру.
— От пунша больше…
— Видишь, руки назад, толстоносый — архитектор придворный, итальянец. С генералом однова корпус осматривал…
— Не густо, ребята. Человек, поди, пятьдесят.
— А ты думал, тысяча сбежится? Это, брат, не конский бег, не петушиный бой…
— Не пойму я, ребята, зачем ему учить? Безденежно ведь…
— А для чести. Лучший математик по всей России. Пускай слушают да благодарят. И нашему корпусу слава.
Пятьдесят слушателей собралось только раз. На второе воскресенье пришло двадцать, на третье и дальше осталось четырнадцать. Для них приходилось отапливать классный флигель, наряжать унтера, и Верещагин перенес занятия в свою квартиру. Но и здесь собрались раза три, потом перебрались к одному из офицеров, потому что у инспектора тяжело заболела племянница. Говорили, что простудилась от холоду, который напустили слушатели.
Известие это лишило Сергея покоя. Он поминутно думал: «Что Соня?» Стыдил себя, что не тревожился так, когда болел Осип. Или так же? Но ведь то брат, а Соня ему никто. Никто? Э, что рассуждать, когда места не найти, первая и последняя в сутках мысль — о ней. Но как узнать что-нибудь? Встретить бы Николая Васильевича, то прямо спросил бы. Пойти в прихожую к музыканту? Подстеречь кого из прислуги? Но любой встречный начальник турнет кадета, без дела торчащего у офицерских флигелей.
Сергей еще не решился на что-нибудь, когда, идя в строю на дневные классы, увидел издали Маркелыча, медленно плетущегося от ворот по деревянным мосткам. Отстав от капральства, Сергей побежал навстречу. Ему не пришлось спрашивать. Подняв заплаканные глаза, музыкант заговорил:
— Вот, сударь… Давно ль цвела наша белая лилия? Как на солнце все кругом грелись… А теперь лекарь надежды малой не дает. За матушкой нарочный поскакал. Исповедь глухую поп нонче… — Он закрыл глаза нечистой рукой и покачнулся.
Сергей поддержал его под локоть.
— Ничего-с… Вы не думайте, я ни капельки, а не спал три ночи. Гадость всякая, простите-с, живет, а тут… Ко Владимиру ходил, за здравие просфору вынул.
Сидя в классе как на иголках, Сергей бранил себя, что не просил Маркелыча выйти к столовому флигелю в ужин — сказать, как будет тогда. После классов пришел Филя, принес кой-чего съестного. Дождавшись, когда Осип, забрав половину, убежал, Сергей попросил дядьку сегодня же снести что-нибудь Верещагиным и расспросить о здоровье барышни. Филя заметил, что не было б поздно, — скоро ли до 3-й линии обернешься? Но Сергей настаивал. Филя посмотрел ему в лицо и взялся за шапку. Он пришел снова перед сигналом ко сну и, стоя у двери, сказал только, что совсем плохо.
Первый раз в жизни Сергей почти не спал ночь, а когда забывался, мерещилось виденное когда-то — гроб на белых полотенцах уходит в яму, и песок бежит из-под чьих-то лаптей. «Неужто?..» — думал он, приходя в себя в холодном поту.
После обеда пришел Филя, и они присели в коридоре.
— Худо? — спросил Сергей.
— Весьма-с. Бабы со стариком на кухне плачут, барыни от больной не отходит, подполковник третий день ничего в рот не берут. Едва дышит, сказывают. А мать все не едет. Застанет ли?
В послеобеденном классе Сергей выглядел так, что дававший урок Полянский послал его в лазарет. Там не оказалось лекаря — ушел к Верещагиным с утра и еще не вернулся. Сергей поплелся в камору, прилег и мигом уснул. А когда пробудился, кругом шумели кадеты, в фонарях зажигали свечи, и Филя трогал его за плечо. Наклонившись, зашептал в самое ухо:
— Опамятовалась барышня. Может, выздоровеет, лекаря говорят. Я на кухне ихней опять был — там как на светлый праздник…
Какая радость охватила Сергея, как поспешно вскочил он с койки и увлек Филю в коридор, чтобы расспросить подробней! Бывают же такие счастливые минуты в жизни человека.