Повесть о Сергее Непейцыне
Шрифт:
Памятные вечера. Что из него выйдет? Золотое сердечко. Новый мичман едет на юг
После каникул Мертич начал обучать Сергеево капральство прыжкам через барьеры. Особенно плохо пришлось Аракчееву. Этот лучший в роте знаток приемов ружьем и тесаком, в одну осень выучивший все уставные движения орудийного расчета, сидел на коне некрепко и на редкость некрасиво. Он горбился, болтал локтями, не «тянул ногу в пятку», шляпа съезжала на лоб, лицо делалось злобным и растерянным. Не освоил еще посадку и управление конем, а тут на тебе —
От такого афронта Мертич приходил в бешенство. Бич оглушительно щелкал, Аракчеев носился по манежу, схватившись за гриву, а ротмистр бегал следом, нахлестывая коня и всадника, и кричал:
— Собака на заборе! Кура жареная! Задом гвозди дергает! Репу, репу мне закопай! Вон с манежа, ползучее войско!..
Несколько раз Аракчеев действительно «копал репу», то есть падал с лошади. Поднявшись с опилок, устилавших манеж, он даже не пытался снова сесть в седло, а угрюмо, исподлобья, оглядывался и, хромая, уходил в камору.
Сергея удивляли неудачи первого ротного строевика. Попятно, когда то же случалось с другими кадетами, слабосильными, нерешительными, но такой твердый духом, упорный — и вдруг не может постичь естественного и простого. Несколько раз Сергей толковал Аракчееву, как надо вести себя перед барьером. Но тот смотрел вбок, сопел, молчал, и на следующий день все шло по-прежнему.
— Брось ты его учить, — сказал как-то Дорохов. — Знает он все, да трус, понимаешь, коней боится. Вот увидишь, мы будем воевать, кровью умоемся, а он нас в мирное время на плац-парадах распекать, как олухов… Мне самому его на манеже жаль, да что-то и мерзок, однако. Темный, без звону, вроде свинцовый и не мытый будто никогда. Истинно Аркащей подземный…
Однажды, идучи в воскресенье на 3-ю линию, Сергей встретил на Тучковом мосту Маркелыча. Был солнечный, морозный день, и музыкант бежал, растирая одной рукой ухо под порыжелой шляпой, а другой прижимая к боку всегдашнюю папку с нотами.
— С хорошей погодой, ваше благородие! — сказал он и вдруг чмокнул Непейцына в плечо. — Здоровы вполне-с, цветут краше прежнего. На масленице ждите приглашенья к нам танцевать по случаю выздоровленья. Изволите видеть, даже виршами заговорил!
И правда, через неделю инспектор позвал Сергея в гости, попросив привести брата и обоих Криштафовичей.
За час до назначенного времени Осип начал не спеша чиститься, мыться, причесываться.
— Хочешь, духами попрыскаю? — спросил он брата.
— Не хочу и тебе не советую — ведь к инспектору идем.
— Ничего, и там дамы есть, — возразил Осип и, налив из флакона на ладонь, надушил лоб, шею, лацканы мундира.
Он делал все настолько спокойно и уверенно, что Сергей позавидовал — вот как просто идет впервые в дом. То же чувство возвращалось несколько раз в течение вечера.
Ловкий, щеголеватый Осип не робел перед дамами, умело передавал им за ужином блюда, красиво и не торопясь ел, так нее красиво и уверенно танцевал по очереди с Соней и еще двумя девочками-подростками, дочерьми корпусных офицеров.
— А братец-то совсем взрослый кавалер, — сказал Верещагин. — Не мешает и тебе кое-что от него перенять. Светский лоск, смотри, в жизни весьма полезен.
Конечно, так. От соседства блестящего брата Сергей чувствовал себя особенно связанным, неловким. Но это не мешало ему быть очень счастливым. Соня явно ждала его, посадила за стол рядом, часто к нему обращалась. А когда смотрел на нее, то все в душе трепетало от радости — вот она, живая да еще похорошевшая и превратившаяся вдруг почти в девушку — тоненькая, худенькая, не только с новой прической и в новом платье, но и с новой улыбкой и взглядом.
— Я за болезнь из всего выросла, — сказала она во время танцев. — Нонешнее платье мне тетушка заказала. Вам нравится?
— Очень!.. — ответил он. И, осмелев, добавил: — Как мы все тревожились за вас.
— Кто же такие «вы все»? — подняла брови Соня. Подняла совсем по-взрослому — так раньше не умела.
— Ваши здесь, Маркелыч… я тоже… — смутившись, забормотал Сергей. — Простите, что я себя к вашим причислил…
— Наоборот, вам за то спасибо. Глаша мне говорила, что ваш человек приходил справляться. Тот, что шкатулку делал?
— Да…
— Вас в следующем году в офицеры выпустят?
— В сентябре.
— А я скоро в противный Ямбург уеду. Увидимся с вами только осенью. Вы хотите?
— Очень…
Таков был самый длинный разговор за вечер, ни говорили еще не раз, за столом, в играх, в танцах, и Сергей чувствовал — Соне с ним интересно и легко. А он то был на седьмом небе.
Только в каморе перед сном блаженство было нарушено. Когда уже раздевались, стоя у коек, Сергей спросил:
— Ведь не хуже погостевал, чем у Занковских твоих?
— Конечно, хуже, — не задумываясь, ответил Осип.
— Чем же?
— А хоть тем, что слуги в играх с господами становятся. Большая радость за руку дворового старика или девку брать!
— А ты знаешь ли, что тот дворовый — музыкант редкостный и у придворного итальянца учился?
— Я и придворного итальянца знать не хочу! Музыкантов самых искусных у древних греков и римлян патриции за равных не считали, даже если они были люди свободные, — наставительно сказал Осип. — И Верещагин странно поступает: вот-вот полковник, а там, может, генерал — и с хамями в хороводе прогуливается…
— Катон не гнушался есть из одной посуды со своим рабом…
— Плевал я на Катона! — сказал Осип, залезая под одеяло. — А ты известный любитель хамов, с Филькой вечные секреты.
— Ну, а мне на тебя наплевать, франтишка несчастный. «С вора вырос, а ума не вынес», — закончил Сергей фразой из недавно читанной в классе Полянским комедии «Щепетильник».
Но Осип не остался в долгу.
— В том же сочинении, вообще-то довольно плоском, — процедил он, — я заметил одну разумную мысль: «Из повес иногда полезные бывают люди, а из дураков никогда».