Повесть о Сергее Непейцыне
Шрифт:
Мосеев с минуту смотрел в землю и вдруг слегка толкнул Сергея в грудь:
— А попробуем, сват!.. Эй, Пиленко, скричи ездовых к третьему и четвертому! Да не беги как угорелый, а слушай. Выбирай коней, которых хоть не далече, но гнать можно. Ступай к пушкам, Сергей Васильич. Я обуюсь да саблю подцеплю.
Когда орудия вынеслись на равнину, фронт боя еще раздался вширь. Видно, турков не пустили прорваться к батарее, но и сбросить их обратно в балку не удалилось.
— Вправо бери! — командовал Непейцын, скакавший рядом
Там на краю кладбища они развернутся да так шпарнут по другому склону картечью… Но что ж это?! До кладбища не осталось и полверсты, а за памятниками вдруг замелькали чалмы, клинки, бараньи шапки.
— Стой! Стой! Назад!.. Орудие направо кругом!.. Вон они, проклятые! — кричал Сергей, охваченный ужасом, что завел пушки без прикрытия прямо на врага. — Поспеют ли развернуться? Ох, господи!..
— Слушай команду! С передков долой! — раздался рядом ровный голос Мосеева. — Пиленко, наводи! Дергачев, готовь второй заряд!.. Не бойсь, ребята, егеря выручат!
Оба орудия, успевшие развернуться по команде Сергея, теперь стояли жерлами к туркам, кучами вылезавшим из оврага, из-за памятников. Передние уже пробежали полдороги к артиллеристам.
— Третья… Пли! — скомандовал Василий Михайловлч.
Картечь ударила в самую гущу бежавших. Второй выстрел повалил еще десяток. Но остальные, прыгая через них, приближались. Номера слаженно быстро заряжали по второму разу.
— Если что — в тесаки, ребята! — крикнул Мосеев и сам рванул из ножен саблю. — А ну, третья…
«Загубил, загубил обе пушки и всех людей. Теперь только умереть! — весь похолодев, думал Непейцын. Пестро одетые, рослые, что-то кричавшие турки были совсем близко. — Хоть одного рубану!» — до боли стиснув рукоять, он обнажил клинок.
Широкоскулый бомбардир Пиленко окровавленной рукой поднес пальник к затравке третьего орудия.
Ух! — рвануло по туркам.
Ух! — рявкнуло за ним и четвертое…
И вдруг всех бегущих вперед и падающих турок разом закрыли холщовые куртки егерей. Сергей не сразу понял, что случилось. Потом перевел дыхание: «Вот счастье-то! Откуда вдруг?..»
— На передки! Направо кругом! За туркой! — уже командовал Мосеев. — Ездовые, в плети! Пиленко, станови на край, бей по балке.
С хрустом ломаются вывернутые из земли камни, увенчанные чалмами, артиллеристы налегают плечом, толкают вперед пушки. Установили над оврагом, заряжают, ударили по тому склону, где карабкаются, убегая, враги, волочат огромное зеленое знамя.
— Не любишь? — кричит, торжествуя, Мосеев. — А ну, Сергей Васильевич, дай им еще изюму!..
— Василий Михайлович, из ретраншемента по нам сейчас стрелять станут, — говорит командир егерской роты.
— И то! — отзывается капитан. — Отставь, ребята! Откатывай на запряжку! Да навались, Дергачев, ленивый черт, я тебя ужо! Сергей Васильевич, не поднимай колесо, надорвешься. Хобот выше, не волочить! Береги лафет, ребята, — не своя задница!
Уф! Откатили, подцепили на передки, отъехали на рысях. Все целы… И в самое время. Гранаты, круша памятники, запрыгали по кладбищу, с воем разорвались, подняли пыль. Слабо посвистывают на излете ружейные пули. Опоздали, голубушки…
— Ох, спасибо, душа, выручил! — говорил Мосеев егерскому офицеру, обнимая его с седла за шею. — Как тебя бог надоумил к нам бежать? А я гляжу…
— Не бог, Василий Михайлович, а генерал. Он с батареи углядел, что по сему отрогу турки в обход потянулись, сам ко мне подъехал и велел встретить. А тут вы уже им жару даете…
— Дали-таки! Вот Сергей Васильевич маневр придумал… Слышите, общий отбой играют. Загнали, значит, назад чертей.
По полю к батарее, где строем, где кучками, шли егеря, несли раненых, вели отбитых лошадей.
— А вон генералова коня ведут, ей-богу, — вгляделся Мосеев, — Ведь его чепрак зеленый с галуном?.. Ох, плохо, братцы, неужто Михайло Ларионовича задело? Скачите, Сергей Васильевич, узнайте. Вон и носилки, а рядом лекарь Бушман…
Теперь и Непейцын увидел, о чем говорил капитан. За одной из рот четверо солдат несли холщовые носилки. Около них шли несколько офицеров. Сзади егерь вел буланую кобылу Кутузова.
— В самую последнюю минуту, — рассказывал вполголоса один из офицеров, когда Сергей, спешившись, пошел рядом. — Все на батарее был, а тут к нам подъехал. Сам отбой приказал, коня уже поворачивает, и вдруг пуля — з-з-зык! И стал падать…
— Куда попало? — спросил Сергей, не решаясь задать прямой вопрос — ранен или убит генерал.
— Худо попало, в щеку вон тут, а вышла в шею под затылком. Я гляжу, у него вроде клюквинка на щеке приставшая, капелька крови сначала одна, — рассказывал офицер. — И удара не было слышно, только — з-з-зык! И стал падать. Я подхватил, да тяжел ведь. Едва удержал, пока подбежали. Ну, Петр Крестьяныч сразу. А он уж без памяти. Вот все плечо залило, из затылка текло.
Сергей отстал от носилок, сел верхом. Лекарь говорил офицерам:
— Невозможное не бывает. Он, конечно, более в память не войдет… Такая потеря! Обходительный, образованный, по-немецки со мной говорил, Клопштока наизусть читывал…
— Полно каркать, Петр Крестьяныч, ведь жив еще.
— Каркать! Когда выход пули около основания черепу…
Прежде чем отъехать, Сергей заглянул в носилки. Каштановые волосы с осыпавшейся пудрой, бескровный лоб, закрытый запавший глаз, горбинка носа, а ниже все в окровавленной повязке.
«Ежели доведется когда истинно полезное для России сделать…» — вспомнил он сказанное вечером Осипова празднества. Вот и конец всем надеждам… «Чудесная рана», — Верещагин говорил. Раз выжил чудом, второй чудом не выжить…