Повесть о Сергее Непейцыне
Шрифт:
На другой день ездили на похороны егерей. Опять длинные шеренги босоногих покойников равнялись на красноватой сухой земле у неглубоких траншей. За месяц здесь выросла целая армия крестов. И под каждым лежали десятки людей.
«Как хорошо, что нет среди них погибших по моей вине!» — думал Сергей. И, когда ехали обратно, сказал Мосееву покаянно:
— Василий Михайлыч, а я ведь совсем струхнул, как увидел, что турки из оврага лезут…
— А я не струхнул? — отозвался тот. — Только по опытности сразу назад оглянулся — как отступать лучше? И тут подмогу бегущую увидел. Иногда и назад, выходит, глянуть надобно… Зато как ты по оврагу
Непейцын посмотрел на капитана: не шутит?.. Ну и добряк. А в деле каков! Спокойствие, удаль, голос — откуда взялись?
…Наперекор уверениям всех осматривавших его медиков генерал Кутузов не умер. Через несколько дней его перевезли на хутор за Бугом, а оттуда, слышно было, отправили в Херсон.
Говорили, что отбитая егерями вылазка напугала возлюбленную светлейшего, княгиню Долгорукую, которая захотела уехать в Киев, но он обещал окружить главную квартиру сильной охраной. Может, поэтому Бугский корпус получил приказ перейти на правый фланг, к уничтоженному форштадту, — между крепостью и «Вавилоном».
Здесь жизнь Сергея во многом изменилась. Во-первых, Осип стал посещать брата почти каждый день, чтоб поспать после дежурства или бала, перекусить Филиной стряпни, просто чтобы пофорсить перед егерями красивым мундиром и рассказать новую проделку шута светлейшего, француза Массе. Во-вторых, кончились спокойные дни, занятые только обязанностями полевой службы и общением с товарищами. Охотников «подтянуть», сделать выговор, здесь, в соседстве ставки главнокомандующего, оказалось множество. И все пугали, что светлейший увидит, светлейший будет недоволен. Приказывали: вытяни по струнке палатки, смотри, чтоб солдаты одевались по форме, вели начищать орудийную медь, а лафеты и ящики окрась заново… Не было и прежней тишины. Кажется, круглые сутки со стороны главной квартиры доносились звуки оркестров, крик разносчиков, ржание лошадей, лай собак. Многие офицеры были рады такому соседству и вечерами отправлялись гулять по улицам из шатров и дощатых домиков. Заходили в трактиры, присаживались за игорные столы, возвращались «под мухой» и без копейки.
Непейцын не играл в карты, не искал знакомства с дамами, не любил трактирного гама. Сразу после перехода на новое место он надеялся, что хоть купание здесь будет лучше, ведь поблизости уж не лиман, а Черное море. Но целые дни у воды толкался народ, причаливали шлюпки с кораблей с офицерами, ехавшими «погулять», с курьерами от адмирала к светлейшему. Тут же выстроили обтянутые полотном купальни для приближенных князя Потемкина, а чуть дальше конюхи мыли экипажи и лошадей.
Единственное приятное, что случилось на новой стоянке, было возобновление знакомства с Михаилом Матвеевичем Ивановым. Как-то днем, будучи дежурным по батальону и обходя линейку, Непейцын увидел художника, проезжавшего шагом мимо лагеря, и едва узнал его. Иванов загорел до черноты, сильно похудел, на нем был выцветший мундир и холщовые рейтузы. Сзади казак вез складной стул, зонтик и еще какие-то принадлежности.
— Здравия желаю, господин майор! — крикнул Сергей.
— Здравствуйте, господин Цинцинат.
— Почему так меня зовете?
— Как же еще, раз предпочли скромную долю почестям?
— А вы откуда знаете? От брата, конечно?
— От него. И не жалеете?
— Пока нисколько. Далеко ль ездили?
— Рисовал крепость с батареи. Хотите поглядеть? Голощекин, веди лошадей на квартиру, я тут останусь.
Иванов слез с коня, вынул из седельной сумы оплетенный в кожу альбом и вошел с Сергеем в кибитку.
В альбоме оказалось множество акварелей: военные корабли, палатки, часовые, пушки, всадники, турки-перебежчики. Все в блеклых, мягких красках. Были и портретные зарисовки — светлейший у шатра, несколько генералов, княжий берейтор с белым конем.
— Заказал генерал Самойлов — светлейшего племянник — картину целую «Лагерь под Очаковом». Вот и делаю к ней наброски, — пояснил Иванов.
Среди других рисунков Сергей увидел кусок желобчатой мраморной колонны, лежащей в траве, рядом на черном фоне фигурка танцовщицы в развевающемся платье, с дудочкой у губ. И тут же обрывистый песчаный берег над прозрачной водой.
— Вот то место на Буге, про которое когда-то говорили, — сказал художник, — Я недавно провел там два дня. Танцовщица с обломка греческой вазы срисована, который там нашел.
— А у меня монета есть, тоже древняя. — Сергей достал из кармана подарок Николы, который всегда носил с собой.
— Но вы заметили, что она принадлежала тому самому городу, про который рассказываю? — спросил Иванов. — Видите, надпись греческая OLBIO. Значит, там и монету чеканили — вот какой город богатый был. А теперь пустота, тишина. Собираюсь опять туда на денек порисовать и просто посидеть на берегу. Верите ли, водопровод еще журчит, что греки когда-то провели. Сидишь над рекой, а вода бежит да бежит по желобу, что вдоль улицы, теперь исчезнувшей, проложили две тысячи лет назад…
— Вот бы и мне с вами поехать! — вздохнул Сергей.
— За чем же дело? Неужто на три дня не отпустят?
— Спрошусь завтра, когда дежурство сдам. Ох, забыл, простите, что должен в обход по лагерю снова идти…
В дверях кибитки Филя сказал Непейцыну:
— Может, их высокоблагородие откушают у нас? Щи, баранина, каша есть, квас…
Иванов остался обедать, и за столом они окончательно условились о поездке на Буг.
На месте древнего города. Королева Осипа. Шальное ядро. Ложная тревога
Поехали в тарантасе с Фомой — кучером. Сзади рысил казак, вестовой Иванова. Когда за городком главной квартиры свернули на зады лагеря, Сергей увидел, что, кроме кладбища которое знал близ лимана, существуют еще два, и не меньших, с сотнями крестов.
— Страшно как-то, — сказал он, — там музыка, танцы, наряды, а тут могилы постепенно наш лагерь сплошной дугой охватывают. Никак, скоро в них больше солдат будет, чем в полках…
Когда миновали кресты и надели шляпы, художник заговорил:
— Древние римляне вместо «Они умерли» говорили: «Они жили». Насколько правильнее! Ведь каждый здесь легший, идя под Очаков, думал, чувствовал, надеялся… Светлейший, людей жалеючи, на штурм не решается, а Суворов, сказывают, заметил, что этакое человеколюбие оборачивается бесчеловечностью, раз штурм самый кровопролитный менее жертв приносит, нежели многомесячное стояние при плохой воде и скудной пище.
— А сдадутся турки без штурма, Михайло Матвеевич?
— Я человек не военный, но думаю, что разве артиллерия доймет с новых батарей. Так опять же, сумеют ли подвоз зарядов наладить наши мудрецы? А продовольствия, перебежчики сказывают, там на три года хватит, колодцы отличные, гарнизон отборный, — чего им сдаваться спешить?