Шрифт:
Часть первая. Мама Наташа
Кто я?
Мне больше ста лет. И вы думаете, что я сморщенная старушка и горбатая, как баба-яга? – Ничего подобного. У меня нет ни одной морщинки, держусь прямо, волосы каштанового цвета, но я их не крашу, как делают многие ваши бабушки (и очень правильно). А щечки у меня всегда румяные, глазки блестят. Люблю наряды, но, к сожалению, не могу танцевать, а так хотелось бы… Да я и ходить-то не умею. Не потому, что ноги болят. Боли я вообще не чувствую, даже если меня уколоть иголкой… А говорить я могу только с такими же, как я…
Вы
Возможно, что вам сейчас и не понравилось бы, ведь теперь другая мода, чем сто лет тому назад. Мы бы, например, не вздумали носить штаны, как теперь носят ваши новые куклы. Да я вижу, что и руки, и ноги у ваших новых кукол совсем из другого материала и могут сгибаться. А у меня тоже могут гнуться, но не так хорошо, и могут даже сломаться. Мне повезло, что у меня были хорошие «мамы», и сломалась я только один раз, и не по вине «мамы». Но об этом после, а пока расскажу по порядку.
Вот живём мы пока без «мам» в мастерской, уже готовые нарядные куклы, болтаем друг с другом, но люди нас не слышат и не понимают. Но вдруг нас стали раскладывать по коробкам и даже… подумайте… привязывать ко дну коробки и даже… ещё хуже… закрыли крышкой и перевязали верёвкой.
Какой ужас! Мы лежим в темноте и чувствуем, что нас куда-то везут. «Не бойтесь, девочки! – кричит ещё не привязанный и всё знающий Полишинель. – Нас везут в магазин, где будут продавать всяким детям. И если вам повезёт, вы приобретёте хороших «мам», которые будут вас беречь и наряжать, что вы так, глупышки, любите», – сказал и рассмеялся. Он вечно нас дразнил и называл «модницы-нарядницы». А сам-то, сам – в жёлтых шёлковых шароварах, красной рубашке с золотыми пуговицами и на шее – широченный воротник кружевной, называется «жабо». И всё же урод уродом.
Мы немного успокоились. Вот привезли нас и разложили по полкам. И – о, счастье! – начинают развязывать и открывать крышки. Вот и Полишинель захохотал от радости, увидя свет. А меня всё ещё не открывают. Лежу и плачу, да еле-еле слышу, как подруги (их тоже открыли) переговариваются. Им в магазине нравится: здесь много самых разнообразных игрушек, не только куклы, как в мастерской. Ах, скорей бы меня открыли, чтобы всё это увидеть! А я всё плачу. «Чего нюни распустила! И не стыдно! Держи себя в руках, настанет и твой час», – кричит Полишинель. И час настал.
Начало настоящей жизни
И настал день освобождения от тьмы, от заключения. Вот как это случилось. Слышу резкий звонок. (В магазин по звонку входят.) Даже я сквозь крышку слышу. Мужской голос требует хозяина. Всего не разбираю, но слышу, что говорит кто-то по-русски. (Мы ведь, куклы, понимаем речь на всех языках.) Прислушиваюсь, ничего не разберу. И вдруг чувствую, что рука хозяина хватает коробку, в которой я лежу и… раскрывает её. Наконец, всё слышу и всё вижу. Вот хозяин обращается к какому-то важному русскому капитану, стоящему у прилавка, и говорит: «Эта кукла может понравиться вашей дочке. Она, пожалуй, самая красивая из всех». Это я-то!!! Как мне приятно было слышать его слова! А противный Полишинель всё меня дразнил, что у меня – глаза вылупленные. Ему просто завидно, что у меня большие, а у него – просто пуговицы…
Но я прислушиваюсь к разговору. «Могу ещё предложить, – говорит хозяин, – вот эту смешную куклу» – и показывает… Полишинеля. «Ха-ха-ха! – рассмеялся на весь магазин покупатель. – Какая смешная штуковина! Это тоже может понравиться моей дочке. Шевченко, смотри, вот потеха, не купить ли его?» – обратился он к стоявшему рядом громадному матросу, одетому так же, как наши французские, только без помпона на шапочке, а с ленточкой.
А матрос не мог глаз отвести от моего наряда, и мне показалось, что я ему очень понравилась. «Нет, ваше высокоблагородие, – отвечал матрос несмело, – ваша дочка может испугаться такой образины. Нос-то какой! Крючком, да красный, что у индюка. Вот эта-то куколка так всенепременно понравится: и нарядная, что тебе царевна!» Ах, какой славный матрос! Ведь угадал, что мне так захотелось к дочке капитана, в другую страну и к доброму матросу.
«Выбери меня, милый капитан, меня полюбит твоя дочка, ну, выбери, возьми меня, пожалуйста!!!» – говорю я, но он не слышит, стоит в нерешительности – и я ему понравилась, и Полишинель. Вижу матрос нервничает. «Ваше высокоблагородие, – говорит он робко, – решайте, кораблю пора отчаливать, склянки уже бьют» (это на корабле так часы отбивают). А хозяин лавочки, боясь, что русские уйдут, ничего не купив, говорит: «Всё же думаю, что эта куколка понравится больше вашей дочке» (это про меня). «Ну, хорошо, будь по-вашему, заверните», – сказал решительно капитан и стал платить деньги.
Как я обрадовалась на сей раз, когда меня снова стали упаковывать в мою тёмную коробку! «Прощайте, подруги!!!»
Опасный путь
Быстро шли мы к кораблю, ждавшему у пристани своего капитана. И вот я чувствую, что мы уже на палубе, потому что слышу громкое «Здравия желаю, ваше высоко…» Это, видно, матросы здороваются со своим капитаном, а значит, и со мной.
Вот, чувствую, пришли в каюту (так комнаты на всех кораблях называются). Капитан куда-то заспешил, сунул меня довольно небрежно на полку и ушёл. Я уснула, мечтая уже завтра проснуться в объятиях моей первой «мамы». Теперь я понимаю, какая я была глупая – ведь по морю мне предстоял долгий-предолгий путь. Да еще какой страшный! Вот увидите.
Но утром меня порадовал мой добрый капитан: он позвал своего друга и помощника, чтобы показать ему меня: «Вот какой подарок везу дочке». Раскрыл коробку и даже (мне на радость) отвязал меня, чтобы представить во всей красе. Тут уж я наслушалась всяких похвал. Но капитан, как всегда, торопился, сунул меня в коробку, не привязал к донышку моей темницы и верёвкой не обвязал, и оба ушли. Ну, и обрадовалась же я, что лежу так свободно. Но вы увидите, дети, что радоваться мне пришлось недолго…