Повесть о Шурочке
Шрифт:
Я проснулась от какого-то страшного толчка. Крышка приоткрылась, и я обнаружила, что свет в каюте погас. Потом опять зажёгся. Ещё толчок с сильным ударом в стену, свет опять потух, и мне показалось, что я взлетела высоко-высоко и тут же спустилась вниз. Грохот и странный скрип становились всё сильней, и с ними взлёты и падения – вверх-вниз, вверх-вниз.
По коридору за дверью я слышала беготню бесчисленных ног, резкий
Я поняла: это была буря. Но не такая, как в Марселе, когда волны ударяли в прибрежные скалы и мирно откатывались с шумом. Теперь волны опрокидывались – Боже мой! – на наш корабль и бросали его во все стороны. Я одна в этом ужасе всяких звуков – свист и завывание ветра, удары в стену, стук беготни над головой. Мне страшно, меня бросает в коробке, стукает головой об её стенки.
Но самое страшное произошло, когда грохот чего-то тяжёлого, падающего, потряс весь корабль… Меня выбросило из коробки, и я упала вниз, – к счастью, на что-то мягкое. Я не знаю, разбилась я или нет – ведь боли я не чувствую. И вот теперь меня катает по полу. «Ай-яй-яй! Спасите!» – кричу. Глупая, ведь никто не услышит. Моё бедное платье! Во что оно превратится! «А волосы растрепались», – подумала я, когда меня на минуту зажало между ножкой стола и стулом. Сейчас меня опять начнёт буря катать по полу, вырвет из этого случайного пристанища.
Но – о счастье! – дверь открылась, и в каюту вбегает Шевченко, мокрый с головы до ног. Еле удерживаясь на ногах, в темноте он ощупывает то место, где лежала моя коробка. Наступив на неё ногой и поняв, что я выпала из неё, он начинает ползать по каюте, шаря повсюду… и… находит меня. Бормоча про себя: «Ах, батюшки, вот беда! Как же это? И не упаковали, не укрепили…» – он отряхнул платье и стал своими огромными пальцами осторожно ощупывать сначала лицо. «Ну, слава Богу, кажется, цело», потом руки, ноги и всё тельце. – «Всё как будто в порядке, вот только парик…»
Привязал меня к измятому дну коробки (как я обрадовалась!) и, крепко обмотав верёвкой, положил в чемодан, конечно закреплённый на полке. Какой молодец: вспомнил обо мне во время страшной бури, когда все заняты спасением корабля. «А как же он отлучился со своего поста? – думаю. – Ведь не должен был». И тут я поняла, что вспомнил обо мне капитан и послал Шевченко меня спасать. Какой же он добрый! А я-то его в мыслях бранила, катаясь по полу, что он меня не упаковал хорошенько! Я решила, что буду терпеть и не буду больше плакать. Но, почти засыпая, я вдруг представила себе, что моё чудное платье совсем испорчено и даже разорвалось, а мои волосы растрепались, и никто ими не будет любоваться.
Вспомнила я тут милых мастериц в марсельском магазинчике, которые всегда могли помочь в беде, когда в нашем наряде что-нибудь не в порядке: переодеть, зашить. А здесь, на корабле, кто мне поможет? И я опять в слезах… Но помощник нашёлся, и не один.
Неожиданные помощники
Буря утихла. Уже не было страшных ударов в стену. А к качке я даже стала привыкать. Она даже меня усыпляла. Утро следующего дня началось с того, что в дверь вошли с шумом оба моих друга. Громкий голос капитана говорил: «Ну, брат, не до куклы мне сейчас. Принеси-ка мне чего-нибудь поесть да горячего чая. Отдохну часок…» И тяжело повалился на койку, которая заскрипела под тяжестью его грузного тела: «А с куклой уж делай, что найдёшь нужным, чтоб исправить урон. Это тебе не сломанная мачта».
Ах вот что с таким грохотом рухнуло ночью, чуть не проломив потолок, – вспомнила я. – Это сломалась мачта корабля! И мне стало стыдно, что я плакала из-за испорченного наряда. Я решила терпеливо ждать: пусть починят мачту, тогда примутся и за меня.
Но принялись за меня раньше. После завтрака и долгого пыхтения трубкой капитан захрапел. В дверь тихонько вошёл Шевченко, достал из чемодана коробку со мной и куда-то отправился, сам с собой, как всегда, разговаривая: «С Санькой, Митяем и Лёшей поговорю, чего-нибудь придумаем». Пришли в комнату, где матросы живут. Называется «кубрик». Табачного дыма там было столько, что я в коробке чуть не задохнулась. Но я решила всё терпеть.
Когда открыли коробку, я увидела трёх матросов. «Ну, показывай, что у тебя за беда». Шевченко осторожно распаковал меня, и матросы выпучили глаза: «Кукла… братцы, смотрите, вот потеха!!!» И все три головы чуть не столкнулись надо мной. «Гляди, гляди, да сработана-то как! И руки и ноги сгибаются. А пальчики-то какие малюсенькие, а как заправдашные! Глаза, вишь, закрывает. А ну, дай-ка!» И все шесть рук стали меня вертеть – мою бедную голову, руки, ноги.
«Да тихонько вы, сломаете!» – испуганно закричал Шевченко и решительно выхватил меня из рук самого грубого – Саньки. «Да не бойся, не повредим, видим, штука тонкая, – обиделся Санька. – С часами управляемся, не то что…»
«А чего с ней делать надо?» – деловито спросил другой матрос. «Да вот сапожок совсем разорвался, парик приклеить (так он назвал мои волосы) да как-то причесать, – он застенчиво улыбнулся. – Юбка оторвалась, – зашить. Я бы сам, да пальцы у меня, вишь, какие…» – «Знаем, знаем», – отозвались двое.
И тут я увидела, что у моего бедного Шевченко двух пальцев на правой руке нет. У матросов работа, девочки, трудная, особенно на парусном корабле. Надо по верёвочным лестницам лазать, паруса поправлять. Вот и сорвался, упал и сломал пальцы. Это уж после один из матросов мне рассказал.
«Справим всё, не беспокойся, и сапожок Митяй сошьёт. Не такую обувку штуковал. Справим», – сказал старший матрос. Шевченко снял с меня платье, сапожки. Ленту, воротник сунул себе в карман: «Постарайтесь, братцы, капитан табачку пришлёт», – и ушёл.
А Санька, который на Шевченко обиделся, что тот не дал меня повертеть, сказал, когда дверь закрылась: «Ну и детина вымахал, а сам с куклой возится, сю-сю-сю-сю, неженка…» Матросы рассмеялись. А мне это не понравилось – ведь по доброте это Шевченко делает. Я этого Саньку не полюбила.
Я осталась одна в неуютном кубрике с чужими матросами. Без платья коробка мне казалась такой холодной, что я опять чуть не заплакала, но вспомнила Шевченкины пальцы… а ведь он не плачет.