Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую
Шрифт:
Но храбрам об этом ничего не было известно. Богатырская рать шла по направлению к речке Калке, на помощь киевской дружине.
Перед тем как тронуться в путь, Алеша Попович велел всем ополчиться — надеть доспехи, привести в порядок оружие. Выехал перед строем, сказал:
— Скоро и мы повстречаемся с ханом Чингисом. Не посрамим наших мечей!
Алёша ошибался. Сразиться с Чингис-ханом храбрам не пришлось. Хан Чингис находился в это время далеко от речки Калки, от половецких степей. Он возвращался домой в Монголию. Перед тем как покинуть завоеванный Хорезм, он устроил в любимом хорезмшахом Самарканде парадный смотр. По разрушенному городу чуть ли не весь долгий весенний день шло и шло несчетное войско. А на главной городской площади по приказу Чингиса, разрывая на себе одежды, громко рыдали мать шаха и его жены, оплакивая судьбу свою и своей страны.
«Да будет известно каждому, что всю поверхность земли от места восхода солнца до места захода всемогущие боги отдали владыке мира Великому из великих Чингис-хану». Так велел объявить и поверженным, и еще не покоренным народам Темучжин, которого ныне называли Чингисом.
Сам он в сражениях больше не участвовал. Зато его войска под началом сыновей и полководцев разрушали города и уничтожали жителей в Средней Азии и в Иране, в Закавказье и в Крыму. А в половецких степях два его полководца, разделив пополам огромное войско — один преследовал бежавшую вместе с половцами к Днепру галицкую дружину, а второй окружил смешавшиеся, подавленные своей же конницей полки других князей.
Огородились возами, — проговорил Добрыня, сказал будто сам себе. Но Илья тотчас откликнулся:
— Ничего. Киевский князь хоть и молод, но на рать крепок.
Кони их шли вровень, голова к голове. Но и тот и другой ехали молча, как и все остальные. Казалось, так — быстрее. А быстрей уже было нельзя, разве только обернуться птицей. Ехали молча, но думы их шли согласно, как кони, — о киевской дружине, в которой у одного был сын, у другого — сын сына.
Выстоят?
Выстоят!
Они бы выстояли.
Внезапным вихрем. С налету, с ходу. Копытами по головам. И ржанье, крики, стоны. И все же они бы выстояли. Уже мечи в руках. Уже возы по кругу. Уже смятение улеглось и зло пришло на помощь. Рубились люто. И держались крепко. Они бы выстояли. Только: «О, только бы воды!»
С холма видать в зеленой дреме Калку, тяжелое литое серебро её воды. О, только бы воды! Для раненых хотя бы, что стонут жалобно: «Воды!» Так близко, у подножия холма. Всего-то спуститься вниз — и пей! Так низко берег плоский, травянистый. Так солнце высоко — над самой головой.
Ополчились.
Щетиной вепря копья. Тучей стрелы. И сабли молнией. И солнце над головой.
Воды! Воды! Воды!
— Братцы! Не стреляйте! — Голос русский. Оттуда, где татары, где монголы. Голос русский: — Сейчас я что скажу вам. Братцы, не стреляйте! Погодите!
Стрелки опустили луки. К городьбе шли четверо в доспехах, с саблями — таурмены. А меж ними — русский. В сермяжных портах и рваной рубахе. Теперь уже можно было достать их не то что стрелой — брошенным с маху копьем. Таурмены шли бесстрашно, а тот, меж ними, озирался опасливо. И все кричал:
— Не стреляйте! Что скажу вам!
— Говори! — приказал киевский князь.
— Великий хан Чингис вражды к вам не питает. Скорбит о том, что брань случилась между вами. Не хочет лишней крови. Велел он передать: «Разоружитесь и ступайте по домам!»
— А сам ты кто?
— Я сторожем сидел у брода. Звать меня Плоскиней.
— Зачем ты у врагов?
— Они нагрянули на брод. Убили тех, кто был с оружием, а сдавшихся в полон всех пощадили. Послушайте меня: мечи и копья оставьте в городе и идите.
— Таурмены понимают нашу речь?
— Нет, говорят со мной по-половецки.
— Тогда скажи, Плоскиня, сам-то ты им веришь?
Плоскиня осенил себя крестом:
— Как перед богом! — клялся бродник. Кто знает, может быть, и сам не ведал, что творит, а может…
А в стане ещё подумали — недолго, ещё поспорили — немного.
— Обманет хан Чингис!
— А что же делать?
— Покуда меч в руках…
— Нет, не пробиться!
— А может, Суздаль иль Ростов…
— Мы все от жажды тут погибнем. Уж лучше от таурменской сабли!
— Что ж, на божью волю! — и киевский князь приказал сложить оружье.
И тотчас побежали — без мечей, без копий, без секир, без луков и без стрел — к воде. Черпали горстями, тянули губами, хлебали, глотали, плескали — пили. Но вдоволь напиться не успели. Ринулась конница — сабли наголо.
В одном переходе от Калки повстречались богатырской дружине беглецы, которым удалось вырваться. От них и узнали страшную весть.
Не бой, а бойня!
Супротив сабель — голыми руками!
Рубят, как капусту!
Идти дальше не имело смысла. Никто не попрекнул бы храбров, если бы они повернули назад, как это сделал ростовский князь, уже в пути узнавший о разгроме татаро-монголами русского войска. Но совсем рядом, в одном переходе, гибли свои — обманутые, безоружные. А у них были в руках мечи.
Конная дружина богатырей на всем скаку врезалась в противника, не ожидавшего нападения. И было смятение в стане чужеземцев и радостные крики своих:
Суздальская дружина!
Оставив безоружных, монгольская конница бросилась на дружину храбров, приняв ее за головной отряд еще одной рати русских. Так думали и свои. Чудом уцелев от резни, они теперь — все, кто был на ногах, — бежали в степь в надежде встретить и поторопить тех, кто должен был идти следом за этим головным отрядом, спасшим их от смерти.
А храбры знали, что на помощь им не придёт никто.
Они погибли в бою с пришлыми чужеземцами, далеко от родной Руси, в глуби половецких степей, на маленькой речке Калке. Они полегли все, как один, но ещё долго продолжали жить.
Воскресали.
Поднимались с земли.
Садились на коней.
Брали в руки меч и копье, чтобы ехать к стольному Киеву, под которым со своими со войсками со великими стоял… нет, не Чингис-хан — имени Чингиса былины не упоминают — собака Калин царь. Калин — от речки Калки, где произошла трагическая для русских битва. Собака — по-видимому, от года Собаки, по мусульманскому летосчислению, название которого, дойдя до Руси, ассоциировалось презрительной кличкой и пристало к облику ненавистного хана.