Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую
Шрифт:
Илья долго шагал вдоль ограды.
Откуда-то с противоположной стороны улицы донесся пряный дух перца. Высокие ворота под выложенной из камня аркой. Внутри, прямо во дворике, сложена печь. Грек в холщовой одежде и кожаном, как у кузнеца, переднике хлопочет у котлов. Под виноградными листьями, ползущими по решетчатому шатру, стоят столики. Снуют слуги с мисками и блюдами. За столами сидят люди, пьют вино, закусывают. Пахнет вкусно. Да Илья уже и проголодался здорово. Зайти, что ли, в этот уютный тенистый дворик, где так прохладно — не то что здесь, на раскаленной улице. Сесть за стол под виноградным шатром, достать привешенный к поясу кошелек, где лежат жёлтые кружочки греческих солидов. Сказать подошедшему слуге: «Ну-ка, друг, мечи все, что есть в печи!» Только как ему
— Илья! Илюша! Муравленин! — Голос оттуда, из дворика. От одного из столиков поднимается высокий плечистый человек.
— Данила! Друг! Ты ли это? — радостно кричит Илья. Обнялись, поцеловались. Потащил Данила Илью за стол, усадил. Подбежавшему слуге что-то приказал по-гречески. Тот закивал, залопотал, кинулся со всех ног, вмиг притащил высокий кувшин с вином, пододвинул Илюше серебряный кубок. Ставил на стол и рыбу, и птицу, и мясо на вертеле.
— Я думал, ты давно где-нибудь в монастыре богу за нас, грешных, молишься, а ты, оказывается, у греков в гостях вино попиваешь, — пошутил Илья, всё так же радостно вглядываясь в лицо давнего своего знакомца и приятеля. Это был тот самый Данила по прозвищу Монах, который, сколько помнил его Илюша, собирался сменить кольчугу воина на монашескую рясу. — Давно ли ты здесь? По каким делам?
Данила рассказал, что послан Великим князем в Царьград вести переговоры и решать все дела, касающиеся русского полка. Прибыл он еще загодя, чтобы договориться и о том, где разместятся русские воины, об их участии в совместных военных действиях против степных кочевников.
Будто диковинный цветок с прозрачными лепестками, трепещет посреди каменного дворика фонтан. Тонко жужжит пчела над истекающим сладким соком янтарного цвета плодом. На столике узорчатой скатертью лежит тень от резных виноградных листьев.
Вот так случайно повстречать на чужбине близкого человека! Это счастливая встреча. Илья уже поведал всё, что знал, — и об Алёше, и о Добрыне, и о многих других общих друзьях и знакомых.
— Ну, а ты-то как, Данила?
Данила отвечает не сразу:
— Спрашиваешь, как жив? Изо дня в день веду переговоры с чиновниками и стратегами, осматриваю казармы, отбираю коней, проверяю счета за снедь для наших воинов и конский корм. А душа ждёт не дождётся, когда можно будет вернуться на Русь, жаждет она трудов иных. Нет, ты не смейся, Илюша, — говорит он, хотя Илья и не думал смеяться, а серьёзно и сочувственно слушает друга.
— По воле божьей довелось мне немало побродить по свету. Видал чужие края. Слышал чужие языки, — продолжает Данила, помолчав, спокойней и раздумчивей и вроде бы без связи с предыдущим. — Велика ойкумена (так именовали древние греки земли, обжитые людьми). Велика ойкумена, — повторяет он, — но человеку не сразу открылось это. Было время, когда она виделась ему малой — всего лишь благодатным островом среди непригодной для жизни пустыни.
— Человек видит землю до окоема, — согласно отзывается Илья, стараясь уловить мысль своего собеседника.
— Видит — до окоема. Но сам окоем не очерчен навечно, и человеку многое довелось познать, — всё так же задумчиво говорил Данила.
Многое довелось познать и самому Даниле. Неутомимый книгочей, склонный к поискам и раздумьям, он теперь, как налитый до краев сосуд, переполнен тем, что открыл для себя и осмыслил. Знакомый библиотекарь, такой же книжник, как и Данила, по дружбе свел его в монастырский подвал, где хранится запретное. Вот уже сколько — нет, не лет, десятилетий, а может, и веков лежат они втуне, скрытые от людских глаз, труды древних мудрецов. И так еще судьба была к ним милостива. Другие и вовсе давно сожжены. А если было жаль жечь дорогой пергамент, старательные писцы начисто выскабливали бывшие на них письмена, чтобы написать на свитке труды отцов церкви. Древние мудрецы ныне не в чести, и чтение их почитается христианской церковью за великий грех. Спору нет, древние не знала единого бога, поклонялись идолам, их деяния не озарены благодатью. Как начинает
— Ведомо ли тебе имя Гомера? — спрашивает вдруг Данила.
— Ведомо, — отвечает Илья. — Он воспевал мужество и воинскую честь греков, как наш Боян — смелость и славу славян. Говорят, он был слеп.
— Был слеп, но видел многое, чего не видят зрячие, — откликается Данила и снова сидит молчалив и задумчив. Поэт и мудрец Гомер написал свои прекрасные песни о Троянской войне. Но сейчас Данила думает не о битве греков с троянцами, а о том, что живёт и созревает в его душе, как ребенок в чреве матери, и так же неудержимо рвется наружу. Его душа устала носить в себе тяжесть познания. Наступил срок младенцу выйти на свет. Но как страшно отпускать этого новорожденного в суровый мир. Познание познанию — рознь. Можно познать воинское искусство и стать изрядным бойцом или славным полководцем. Можно познать ремесло и стать умелым мастером. Можно познать труды отцов церкви и стать учёным мужем. Но знание, которое вынашивает в себе Данила, совсем иное. С ним и самому-то трудно примириться, не то что открывать его другим, смущать чужие души.
Не зря спросил Данила Илюшу, ведомо ли ему имя Гомера. Земля, населённая людьми, ойкумена. Древние думали, что живут в середине мира, и видели в этом благоволение богов, отдавших их самые благодатные земли. На южном краю ойкумены, считали они, где солнце, восходя и западая, ближе всего подходит к земле, находится жаркий пояс. Даже людей, живущих в том краю ойкумены, великий поэт и мудрец Гомер называл эфиопами, что значит обожженные солнцем, там же обитает и низкорослый маленький народ, которому поэт дал имя пигмеи — люди величиной с кулак.
В северной же стороне земли, по мнению учёных греков давних времен, за беспредельной пустыней покоятся крюки — замычки мира и оканчивается круг, по которому движутся небесные светила. В пустыне стоят лютые холода, воздух наполнен летающими перьями, поэтому там нельзя ни пройти, ни даже разглядеть что-нибудь вокруг.
Если поэт и мудрец Гомер знал народы, жившие на южном конце ойкумены, то он, Данила, мог сказать, что знает тех, кто обитает на её севере. Холодный край, где воздух наполнен летающими перьями. Разве это не земля его родины с суровыми зимами, метельными снегами? Земля, простирающаяся от теплых, знакомых грекам берегов все дальше и дальше до студеного моря, даже в летнюю пору покрытого громадными нетающими льдинами.
Когда Данила, прочитав старый свиток, встретился со своим знакомцем библиотекарем, они беседовали об удивительном стремлении древних к поиску, о силе их разума и верности их наблюдений. Потом, сойдясь с Данилой еще ближе, ученый грек дал ему прочесть то, что больше всего и томит его душу. Да и как было оставаться покойной душе, открыв такое? Земля, как это ни дивно на первый взгляд, оказывается, вовсе не простирается во все стороны, как ровная столешница. Земля вместе с сушей и морями, с обжитой людьми ойкуменой и безжизненными пустынями представляет собой шар!