Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую
Шрифт:
— Товарищ, а товарищ, сколько нам плыть до Новгорода?
А это как дорога покажет, — не очень любезно отвечает кормчий. Но не обижайтесь на него. Мы сами виноваты. Не следовало спрашивать. Что загадывать наперёд, искушать судьбу. Мало ли что может случиться на воде — и буря прихватит, и на мель можно сесть, и на топляк напороться. Но вообще-то судно скороходное. Вёсел — раз, два, три… Пятнадцать пар! У каждого весла — по гребцу. Пожалуй, через месяц будем в Новгороде.
А мы, выходит, не одни, кто напросился в попутчики.
На ладье, кроме кормчего и гребцов, молодой священник. После учения в Киеве едет служить на север, куда-то в небольшой городов. Едет он не один, а со своей попадьей. Может, и учён попик, только обличьем смешон. Сверху длинная тонкая шея с вертлявой головой, а внизу из-под короткой рясы грубого холста — ноги, обутые в лапти, тоже длинные и тонкие, и голос тонок и тих. О себе рассказывает, смущаясь. Проводит сухонькой ладошкой по лицу, будто поглаживает бороду. А бороды и нету вовсе. Попадья, напротив, колобок колобком. На круглом личике круглые испуганные глаза. И на воду за бортом глядит в испуге — вон оно как глубоко. И на скарб свой: узлы, корзины, коробья, что свалены на палубе в кучу, — не потерялись бы в толчее. И на дружинника, что лежит на постланном по палубным доскам кожухе. Дружинник весь изранен. В расстёгнутый ворот рубашки видна повязка, перетягивающая грудь и плечо. Страшный багровый шрам пересекает щёку до самого глаза. Хорошо, хоть глаз остался цел! Едет ещё один человек — старшина артели, или, как он называет её, дружины, камнерезов. Пригласил его дружину богатый новгородский купец строить церковь. И вот он отправился заключать ряд — договор с заказчиком.
— Уж не наш ли Садко? — интересуется кормчий.
— Он самый, — кивает мастер.
— Что ж, дай бог удачи! Господин наш Садко — купец тороиатый. Не обидит.
Ладья идёт мимо Речицы, мимо Любеча, мимо Рогачева…
Берега днепровские веселые и обжитые. По высокому берегу густо зеленеет крепкий дубняк, светло просвечивая, кудрявятся березы. По низкому — золотой цепью тянутся песчаные откосы, окаймленные по краю тёмным бархатом камышовых зарослей. Невольно приходит на память: «Чуден Днепр при тихой погоде!» «Днепр Слоиутнч» назвал его другой поэт, великий поэт былинных времён. Слонутич — сын славы, славным. Воистину чуден! Днепр Словутич! По утрам — и синих туманах. Днём — и чернёном серебре. К вечеру — в алом закатном зареве.
Кормчий сколько раз проходил этот путь на своей ладье, а всё не налюбуется. Хвалит:
— Хороши земли!
— Земли-то хороши, — согласно кивает исхудалая баба с чёрным от беды лицом, — да жизни нет. Утром встанешь и не знаешь, будешь ли жив к вечеру.
Под Любечем попросилась на ладью семья погорельца из разорённого половцами села. Рассказывали: налетели половчане, село сожгли. Сами они едва спаслись — успели убежать в лес. Остались в чём стояли. Им и за проезд-то платить нечем. Глава семейства — немолодой хмурый смерд и старший сын его, урядившись с кормчим, гребут вместе с гребцами и кормятся с ними. Жена стряпает на всех еду, и посуду моет, и полощет в днепровской воде солёные от пота рубахи гребцов. А белоголовая их ребятня с похожими, будто слепленными друг с дружки, лицами тихо сидит, сбившись в кучу. И только когда мать поставит перед ними миску с похлёбкой, оставшейся от гребцов, и раздаст ложки, споро и дружно хлебают в несколько ртов.
— Да, дела-а, дальше некуда. Скоро пахарь не сможет выйти на пашню без риска для жизни, — вздыхает кормчий. — Куда же вы теперь?
— А куда глаза глядят, — отвечает женщина. — Только бы отсюда. На север. Там, говорят, спокойней жизнь.
— Хорошо там, где нас нету, — подает из темноты голос кто-то из гребцов. Гребцы неразговорчивы. Сидят внизу на веслах с утра до ночи. Тут не до разговоров. А потом, как поедят, свалятся, даже лба не перекрестив. Уснут вповалку, как убитые, тут же, меж скамьями.
Теперь наше путешествие лежит с юга на север, из Греков и Варяги. Идти вверх по быстрому Днепру дело тяжкое. Хороню, если попутным ветер. Тогда поднимают парус. Идут не только днём, но и по ночам. Ставят па носу большой многосвечный фонарь — не столкнуться бы со встречным судном. Но чаще вечерами пристают к берегу. Смерд с сыном раскладывают костры, ставят на огонь котлы, смердова жена чистит наловленную рыбу — всякой твари по паре, чтоб уха была душистей. Проголодавшиеся гребцы, обжигаясь, хлебают горячее варево, шарят по дну ложками, вычерпывая пшённую гущу. После похлёбки принимаются за рыбу — варённую и печённую на угольях.
Движение по Днепру большое. То наша ладья обгоняет другие, то нас кто-нибудь. И встречных много. Окликают друг друга, опрашивают, кто, откуда, куда. Шведы, датчане, норвежцы, италийцы, ну и, конечно, русские. Оповещают один другого, где намыло мели, с какого боку лучше их обойти.
От небольшого городка Орши Днепр сворачивает на восток. Те, кому надо к Смоленску или к волоку Ламскому, плывут верховьями Днепра дальше. Новгородцам же и другим корабельщикам, чей путь лежит в Варяжское море, приходится переваливать через волок здесь.
Конечно, теперь не то, что в старину, — рассказывает кормчий. — Раньше, бывало, ладьи на руках перетаскивали, на себе. А ныне у волоков дожидаются кораблей поставленные для этого дела работные люди. Подведут крючья под корабельные бока, вынут ладью из воды, как жука из блюда, поставят на катки и повезут лошадьми по укатанной дороге до следующего русла. И скарб твой дотащут. А ты иди следом, налегке. Притомился, пожалуйста, отдыхай в гостинице. Там тебе и постель мягкую постелят, и обедом сытным угостят, и чарку мёда поднесут, чтобы крепче спалось. Не скупись только, раскошеливайся.
И правда, не успели подойти к пристани, с берега перекинули сходни. Гребцы и грузчики, встречавшие корабль у причала, быстро принялись за работу. Не мешкая, бегом таскают тяжеленные кули, тюки, корзины. Тут же у пристани уже ждут подставы вьючных лошадей. На них и перегружают товар. А ладья… Глядите-ка! Заскрипели блоки. Натянулись канаты, И вот уже ладья поднялась ввысь, и её мокрое, поросшее зеленым мхом днище с острым килем проплыло над головами людей.
Ладью опустили на длинные полозья с колесами. Дальше двинулись посуху. Путь предстоит немалый — через Волоковокий лес. И не прямой, а вверх, в гору. Вместе с лошадьми впряглись и гребцы. Надев на грудь широкие ременчатые лямки, поволокли корабль по твердой укатанной дороге. И так до самой Ловати. С гребцами тянет ладью через Волоковский лес и смерд со споим сыном. А жена его с ребятишками идёт рядом с попадьёй и опять рассказывает, как вернулись они после набега в село, а там одно только чёрное пепелище. Вот и двинулись невесть куда. Хорошо еще, люди добрые подавали милостыню, не то бы умерли с голоду дети.
Переволоклись через перевал. Ну, теперь полегче. С горы не то что в гору. А когда наконец вошли в Ловать, тут и вовсе вздохнули. Дальше-то не вверх по течению плыть, как по Днепру пришлось, а вниз. Такой путь гребцам в радость. Река сама несёт ладью. А гребцы приналягут на вёсла, только если даст команду кормчий, чтобы выправить путь. Зато кормчему надо глядеть в оба. Мало ли какие опасности таит в себе река — пороги и мели, поросшие камышом, болотистые заводи, топляки — ушедшие под воду древесные стволы с острыми, как клыки у свирепого вепря, сучьями. Налетишь и пробьешь днище. Но всё равно, плыть вниз по течению гораздо легче. А кроме всего прочего, Ловать — это уже прямой путь к Ильменю.