Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую
Шрифт:
И тут молодой поляк всех удивил. Казалось бы, лови удачу! Мог бы молодец свою судьбу устроить. Был бы умный, оказал бы: не желаю, мол, ни шубы дорогого меха, ни заморского платья цветного, ни золота с серебром. А прошу тебя, князь, отдай мне в жены твою дочь — юную прекрасную княжну! По правде говоря, княжеская дочка не так уж хороша собой — чернявая и раскосая по половецкой своей родне, и годами не очень молодая. Но немало нашлось бы женихов, которые с радостью пошли бы с ней под венец. При таком приданом можно и что косявчата не заметить, и белое вместо чёрного разглядеть.
Но молодой стрелок не попросил себе в жены княжеской дочери. Не просил он и дорогих подарков. Поклонился князю в пояс и сказал по-мальчишески звонким голосом:
— Спасибо тебе за милость твою большую, князь! Есть у меня одна просьба! — И попросил… Ну что бы вы думали? Нет, не ломайте зря голову, всё равно не догадаетесь. Те, кто слышали, и то своим ушам не поверили. Потому что сказал молодой поляк:
— Выпусти, князь, из темницы боярина Ставра!
Вот это обрадовал! Почтенного новгородского боярина Ставра, приехавшего в Киев по каким-то делам, Великий князь только недавно упрятал в подземелье. Одни говорят, будто за то, что похвалялся Ставр, мол, богаче он самого Великого князя. Другие — что, напротив, о богатствах своих Ставр помалкивал, потому что ограбил он со своими отроками, отчаянными головами, каких-то богатых купцов. За эту вину и попал в тюрьму. А третьи вовсе свое толкуют: и вины в разбойничестве за Ставром не было. Это на него всё наклепали. И не бахвалился он богатством, а просто вёл разные вольные речи — что и князь ему не указ, а старшой над ним один — Господин Великий Новгород. Мы теперь не станем доискиваться, за что попал Ставр в темницу. И за разбойничество, могло статься. Мало ли встречается среди почтенных людей самых настоящих разбойников-грабителей. А мог и без вины попасть — за вольные речи. Это тоже случалось в те времена. Мы такое на примере Илюши Муравленина видели. Но речь у нас сейчас вовсе не о Ставре, а о его жене.
«О какой жене? — удивитесь вы. — Разговор-то о чем шёл? О турнире в княжеском дворце, о состязаниях лучников. Победитель, молодой поляк, попросил Bеликого князя выпустить из темницы какого-то боярина Ставра. Вот о чем мы говорили».
Ну ладно, пусть пока будет — поляк. Сказал он, значит, про Ставра. А князь до того оторопел — слова вымолвить не может. Поляк же дальше говорит. Даже до земли польского короля дошел будто бы слух, что Ставр очень здорово на гуслях играет. Сам он, дескать, тоже большой любитель музыки, затем и на Русь приехал, чтобы игру этого Ставра послушать. Вот и просит он Великого князя, чтобы тот послал за Ставром и велел ему па гуслях сыграть.
Удивился князь. Ничего подобного не знал он за Ставром. Но и гостя иноземного обижать неудобно, тем более тот нынче — победитель. Послал за Ставром и гусли велел принести. «Пусть, — думает, — поиграет — и гостю в удовольствие и нас потешит. А потом можно его назад в темницу отослать».
Привели по княжескому велению Ставра. И тут, откуда ни возьмись, оказались наготове добрые кони. На одного вскочил сам Ставр, на другого — польский посланник, за ними — конюхи и пустились вскачь по тенистым аллеям, через светлые ручейки, мимо беседок с лавками — вон из княжеского дворца, подальше от Киева.
А польский посланник — ха-ха-ха-ох-ох-ох — никакой он не посланник был, а была, в мужском платье, Ставрова женка, молодая, удалая молодица.
Когда посадили Ставра, решила жена выручить мужа. И что придумала! Надела портки и рубаху. Сверху плащ накинула. Косы остригла, взяла с собой верных отроков и поскакала в Киев. А там явилась в княжеский дворец, назвавшись поляком-путешественником, близким боярином польского короля. Почему поляком назвалась? Потому что иноземцу всегда легче попасть к Великому князю, нежели своему, русскому. Своего как начнут допрашивать — куда, зачем, по какому вопросу. Расспросят, а потом назад отошлют ни с чем. Хорошо еще, по шее не надают. А иноземца что расспрашивать. Стражнику он пролопочет: не понимаю, мол, по-русски. Толмачу наговорит с три короба. И вот уже глядишь, он у дворецкого или у боярина, который ведает приемом иноземцев. Тот почешет в затылке: «Чёрт его знает, кто такой и зачем в Киев прикатил», а потом рукой махнет, скажет толмачу, чтобы перевёл: «Приглашаем на княжеский пир». В самом-то деле, не объест гость князя. А не пустишь его, ещё какая-нибудь неприятность выйдет — международные осложнения.
Вот как все это и приключилось. Так, во всяком случае, рассказывают на Подоле. Правда, находятся люди, которые говорят, что все было совсем по-другому. Никакого поляка не было. То есть поляк, может, и был — мало ли гостей разных наезжает в княжеский дворец, — только это не имеет никакого отношения к тому, что случилось. И женка Ставрова вовсе не наряжалась в мужское платье и по колечку не стреляла. Просто ирисхаля в Киев не с пустыми руками. Навезли дорогих мехов, золотя, жемчуга и дала, кому надо. Нот и оказался Ставр на свободе.
Хотите верьте, хотите нет.
Я вам передала всё точно, как на Подоле рассказывают. А теперь пора нам расстаться с Ильей и Алёшей и отправиться к третьему нашему герою — Добрыне в Новгород.
15
Знаменитый полководец, большой боярин Добрыня в Новгород поплыл, наверное, на специальной княжеской ладье, а может, даже и на собственной. Это смотри по каким делам понадобилось ему побывать в Новгороде — по государственным или по личным. У вас, по-моему, своей ладьи нет. У меня — тоже. И княжескую нам никто не предоставит. Придётся добираться на какой-нибудь попутной.
Очень удачно получилось! У причала стоит ладья новгородского купца Садко, которая уже готова к отплытию. Идёт она издалека, из Константинополя — транзитом. Никаких торговых дел здесь у корабельщиков нет. Товары свои распродали грекам в Константинополе. Там же и закупили, что надо. В Киеве остановились передохнуть денёк-другой после долгого плавания. Запасли продуктов, сходили в городскую баню, посетили киевскую Софию. В Новгороде имеется и свой Софийский собор — главный храм Новгорода, но нельзя же быть в Киеве и не полюбоваться знаменитой святыней. А теперь — снова в путь.
Сам хозяин, как выяснилось, на ладье не плывёт. Но кормчий — старший над гребцами за небольшую плату соглашается взять нас с собой. Так что поспешим, а то сейчас будут убирать сходни.
Первое, что бросается в глаза, — огромная резная фигура на высоком носу: бородатое чудище с рыбьим хвостом.
Морской царь, — поясняет кормчий, видя, с каким интересом мы разглядываем его корабль. Это набойная ладья, или насад. Называется так потому, что у неё высоко набитые, насаженные борта. Прикрывают гребцов от волны, а иной раз и от половецкой стрелы. Судно вместительное. Метров двенадцать в длину и в ширину метра три. Да ещё и под лубом — покрыта сверху лубяной крышей.
Луб — это доски. Луб, подлуб, палуба. Нижутся олова друг за дружкой, заплетаются, будто пряди в девичьей косе. Не знаю, как вам, а мне всегда радостно уловить, разгадать такое плетение, словно рисунок в волшебном ковре.
Интересно, сколько времени займет наше путешествие? Это знает кормчий. Только как к нему повежливей обратиться? Господин? Нет, не подходит. Он ведь не боярин. Гражданин? Друг? Товарищ? Или не знали в те времена таких слов. Знали. Только гражданин имело другой смысл, чем теперь, и означало — горожанин, житель города. Друг, дружина… — это понятно. А товарищ повелось от товара. Вместе везли товар, ехали долгой трудной дорогой. Мы с кормчим товара вместе не везем, но дорога у нас дальняя. Так что, думаю, с полным правом можем сказать: