Повесть о Сонечке
Шрифт:
– Сонечка! (Аля, взволнованно) с Ириной никогда нельзя говорить про съедобное, потому что она это отлично понимает, только это и понимает, и теперь уже все время будет просить!
– О, Марина! Ведь сколько я убивалась, что у меня не будет детей, а сейчас - кажется счастлива: ведь это такой ужас, такой ужас, я бы просто с ума сошла, если бы мой ребенок просил, а мне бы нечего было дать... Впрочем, остаются все чужие...
Чужих для нее не было. Ни детей, ни людей.
========
Две записи из Алиной тетради весны 1919 г. (шесть лет). ?Пришел вечер, я стала уже мыться. Вдруг послышался стук. Я еще с мокроватым лицом, накинув на себя Маринину шелковую шаль, быстро
– Это я, Аля, это Соня! Я быстро открыла дверь, сказав:
– Софья Евгеньевна!
– Душенька! Дитя мое дорогое! Девочка моя!
– воскликнула Голлидэй, я же быстро взошла через лестницу к Марине и восторженно сказала:
– Голлидэй!
– Но Марины не было, потому что она ушла с Юрой Н. на чердак.
Я стала мыть ноги. Вдруг слышу стук в кухонную дверь. Отворяю. Входит Софья Евгеньевна. Она садится на стул, берет меня на колени и говорит: - Моего милого ребенка оставили! Я думаю нужно всех гостей сюда позвать.
– Но как же я буду мыть ноги?
– Ах, да, это худо.
Я сидела, положив лицо на мягкое плечо Голлидэй. Голлидэй еле-еле касалась моей шали. Она ушла, обещав прийти проститься, я же вижу, что ее нет, и в одной рубашке, накинув на себя шаль, вхожу к Голлидэй и сажусь к ней на колени. Там были Юра С., еще один студиец, и Голлидэй, а Марина еще раньше ушла с Юрой Н. на чердак. Я пришла совсем без башмаков и сандалий, только в одних черных чулках. Трогательно! Юра С. подарил мне белый пирожок. Голлидэй была весела и гладила мои запутанные волосы. Пришла знакомая Голлидэй, послышались чьи-то шаги по крыше. Оказалось, что Марина с Юрой Н. через чердачное окно вместе ушли на крышу. Юра С. влез на крышу со свечой, воскликнув:
– Дайте мне освещение для спасения хозяйки!
Я сидела на подоконнике комнаты, слегка пододвигаясь к крыше. Голлидэй звала свою знакомую и говорила:
– Ой, дитя идет на крышу! Возьмите безумного ребенка!
Подошла барышня, чтобы взять меня, но я билась. Наконец, сама Голлидэй сняла меня и стала нести в кровать. Я не билась и говорила:
– Галлида гадкая! Галлиду я не люблю!
Она полусмеялась и дала меня Сву, говоря, что я слишком тяжела для ее рук. Только что они усадили меня, как вдруг я увидала Марину, которая сходила с чердака. (Голлидэй, когда несла меня, то все говорила: ?Аля, успокойся! Ты первая увидишь Марину!?) Марина держала в руках толстую свечу в медном подсвечнике. Голлидэй сказала Марине:
– Марина, Алечка сказала, что она меня не любит!
Марина очень удивилась - как я думаю?.
========
?У нас была актриса Сонечка Голлидэй. Мы сидели в кухне. Было темно. Она сказала мне:
– Знаешь, Алечка, мне Юра написал записочку: ?Милая девочка Сонечка! Я очень рад, что Вы меня не любите. Я очень гадкий человек. Меня не нужно любить. Не любите меня?.
А я подумала, что он это нарочно пишет, чтобы его больше любили. А не презирали. Но я ей ничего не сказала. У Сонечки Голлидэй маленькое розовое лицо и темные глаза. Она маленького роста, и у нее тонкие руки. Я все время думала о нем и думала: ?Он зовет эту женщину, чтобы она его любила. Он нарочно пишет ей эти записочки. Если бы он думал, что он, правда, гадкий человек, он бы этого не писал?.
========
...Не гадкий. Только - слабый. Бесстрастный. С ни одной страстью кроме тщеславия, так обильно - и обидно - питаемой его красотой. Что я помню из его высказываний? На каждый мой резкий, в упор, вопрос о предпочтении, том или ином выборе - хотя бы между красными и белыми - ?Не знаю... Все это так сложно...? (Вариант: ?так далеко-не-просто?... по существу же ?мне так безразлично?...) Зажигался только от театра, помню, однажды больше часу рассказывал мне о том, как бы он сделал (руками сделал?) маленький театр и разделил бы его на бесчисленное количество клеток, и в каждой - человечки, действующие лица своей пьесы, и междуклеточной общей...
– А что это были бы за пьесы... В чем, собственно, было бы дело?.. (Он, таинственно:)
– Не знаю... Этого я еще пока не знаю... Но я все это прекрасно вижу... (Блаженно:) - Такие маленькие, почти совсем не видать...
Иногда - неопределенные мечты об Италии:
– Вот, уедем с Павликом в Италию... будем ходить по флорентийским холмам, есть соленый, жгутами, хлеб, пить кьянти, рвать с дерева мандарины... (Я, эхом:)
– И вспоминать - Марину... (Он, эхом эха:)
– И вспоминать - Марину...
Но и Италия была из Гольдони, а не из глубины тоски.
Однажды Павлик - мне:
– Марина? Юра решил ставить Шекспира. (Я, позабавленно:)
– Ну-у?
– Да. Макбета. И что он сделает - половины не оставит!
– Он бы лучше половину - прибавил. Взял бы - и постарался. Может быть, Шекспир что-нибудь забыл? А Юрий Александрович вспомнил, восполнил.
Однажды, после каких-то таких его славолюбивых бреден - он ведь рос в вулканическом соседстве бредового, театрального до кости Вахтангова - я ему сказала: - Юрий Александрович, услышьте раз в жизни - правду. Вас любят женщины, а вы хотите, чтобы вас уважали мужчины.
Его товарищи студийцы - кроме Павлика, влюбленного в него, как Пушкин в Гончарову - всей исключенностью для него, Павлика, такой красоты (что Гончарова была женщина, а Юрий З. мужчина - не меняло ничего, ибо Пушкин, и женясь на Гончаровой, не обрел ее красоты, остался маленьким, юрким, и т. д.) - но любовь Павлика была еще и переборотая ревность: решение любить - то, что по существу должен был бы ненавидеть, любовь Павлика была - чистейший романтизм - итак, кроме Павлика, его товарищи-студийцы относились к нему... снисходительно, верней - к нам, его любившим, снисходительно, снисходя к нашей слабости и обольщаемости. ?Зий... да-а...?
– и за этим протяжным да не следовало - ничего.
(Их любовь с Павликом была взаимная ревность: Юрия - к дару, Павлика - к красоте, ревность, за невозможностью вытерпеть, решившая стать и ставшая - любовью. И еще - тайный расчет природы: вместе они были - Лорд Байрон.)
Весь он был - эманация собственной красоты. Но так как очаг (красота) естественно - сильнее, то все в нем казалось и оказывалось недостаточным, а иногда и весь он - ее недостойным. Все-таки трагедия, когда лицо - лучшее в тебе и красота - главное в тебе, когда товар всегда лицом, - твоим собственным лицом, являющимся одновременно и товаром. Все с него взыскивали по векселям этой красоты, режиссеры - как женщины. Все кругом ходили, просили. (Я одна подала ему на красоту.) ?Но, помилуйте, господа, я никогда никому ничего такого не обещал...? Нет, родной, такое лицо уже есть - посул. Только оно обещало то, чего ты не мог сдержать. Такие обещания держат только цветы. И драгоценные камни. Драгоценные - насквозь. Цветочные - насквозь. Или уж - святые Себастианы. Нужно сказать, что носил он свою красоту робко, ангельски. (Откуда мне сие?) Но это не улучшало, это только ухудшало - дело. Единственный выход для мужчины - до своей красоты не снисходить, ее - презирать (пре-зри: гляди поверх). Но для этого нужно быть - больше, он же был - меньше, он сам так же обольщался, как все мы...