Повесть о Средиводье
Шрифт:
Кустарник оказался не такой и густой, как виделось издали, хотя и высокий, но под его ветвями вполне можно было пройти, тем более, что рос неширокой полосой.
Когда вышли из-под ветвей кустарника, то перед нами впереди сверкала голубая рябь пролива Птичий. От радости мы стали прыгать и орать. Потом повалились на прибрежные камушки, высматривая по сторонам на чём бы нам переправится.
VII
Берег пустынный, что в одну сторону, что в другую. Вода тянется до горизонта и противоположного берега не видно.
– Куда идти? – в недоумении развёл
Отец задумался, видимо, вспоминая карту. Посмотрел на меня и отогнув большой палец левой руки показал в северную сторону. Я, насколько мог, незаметно для крестьян кивнул. Тогда отец, как бы рассуждая, проговорил:
– Наше поселение в северной части острова, значит и по берегу пролива мы тоже должны держаться северного направления.
– Опять идти! – воскликнул недовольный Ангур.
– Придётся, – сказал отец, – рано или поздно кто-нибудь попадётся из рыбаков, ведь сейчас самое время лова.
Нам всем хотелось спать, но раним утром больше вероятности встретить рыбаков, чем ближе к полудню или позже. Умылись прохладной водой пролива и пошли по берегу в северном направлении.
Берег круто поворачивал, переходя в неглубокую бухту с песчаным дном. Сквозь прозрачную воду видны мелкие волны донного песка и колыхающиеся зелёные кустики водорослей. И тут Ивел издал непонятный возглас, указывая правой рукой куда-то к краю бухточки. Из-за противоположного края бухты в глубину пролива шли пять однодревок!
Мы закричали, что есть мочи. Кричали и махали руками с жёлтыми и зелёными накидками. И нас заметили! Однодревки сначала замерли, затем стали приближаться.
– Отвезите нас на Промежуточный! – крикнул им отец.
– К полуострову Утиный, – добавил я, – мы заплатим.
Предложили каждому, кто нас возьмёт на долблёнку по восьмёрке за человека. Рыбаки стали держать совет. Наши опасения, что нас не возьмут или запросят денег столько, сколько у нас нет, оказались напрасны.
И, хотя нас четверо, но рыбаки запросили пять восьмёрок, мол пятому тоже из-за нас придётся возвращался и время терять. Пришлось согласиться.
Рыбаки – ремесленники, одеты, как и мы с отцом в жёлтые одежды, поэтому не стали скрывать любопытства и расспрашивали нас откуда и куда направляемся. Крестьяне наши осмелели, стали рассказывать, что нас выбрали присутствовать на похоронах, да вот ушкуйники подвели, уплыли без нас.
– И мы, – добавил я, – уже часть вашей Птицы проехали и прошли. Осталось через пролив перебраться.
Рыбаки посочувствовали нам, и один из них вспомнил, что слышал:
– Правитель поселения с Промежуточного утонул.
– Да, – подтвердил другой. – Говорят его молодой ремесленник столкнул с ушкуя на обратном пути. Нарочно или нечаянно неизвестно.
– Странно, – сказал Ивел, – хотя с Промежуточного ехали несколько ушкуев.
– Этот парень, говорили ушкуйники совершенно безалаберный, от него всякого можно ожидать, – вступил в разговор третий рыбак.
– Откуда он не слышали? – спросил Ангур.
– Из какого-то поселения неподалёку от города За холмами, – напомнил четвёртый рыбак.
Мы переглянулись и молчали. От такой нелепицы языки прилипли.
Глава шестая. Д`oма.
I
Четверо рыбаков разместили каждого из нас в однодревках. В долблёнку к пятому перенесли некоторые снасти, чтобы удобнее расположиться.
Берег Птицы отодвигался с каждым взмахом весел дальше и дальше, но Промежуточного ещё не видать.
Вокруг нас только вода блестящая и искристая, что глаза слепит, потому что Сияющая спешит к своему высшему пределу и ни одно облачко не прикрывает знойных лучей. Затем начнёт опускаться, чтобы скрыться за Птицей. О, вот и какая-то темнеющая полоска на горизонте. Неужели наш родной остров! Что меня там ожидает?
Смотрю на воду: на блеск и колыхание, на тихих и безобидных рыбёшек в стайках и на порхающую и жужжащую мелкую живность, но что я чувствую затрудняюсь передать. В тайне хотел побывать на острове Большом и удалось, что очень радовало, с любопытством отправился на Птицу и не жалею. Хотел ли домой? Но там же ждёт мать и сестра и мне хочется к ним. А теперь мне грустно и почти обидно. Кто и зачем придумал…
Всё: в поселении, в городе, да и в Троеуделье воспринимал, как должное, хотя и слышал, что за пределами живут иначе. Казалось, что это так далеко и недостижимо для большинства, да нас вовсе и не касается. Оказывается, не так уж и далеко, и может коснуться каждого, кому выпадет…
Жаль Ватаса, хотя, признаюсь раньше не особо о нём думал и обращал внимание, когда надо было исполнять какие-нибудь указания. Мне вспомнился человек на похоронах, возле которого крутился распорядитель после того как Ватас горестно рыдал возле покойного…
Неужели они решили обвинить меня, чтобы избавиться. Но, кто я такой и что особо видел… Допустим Тита отравили, вернее тут и допускать нечего, приметы явные. Зачем скрывают? Вот никогда не подумал бы, что ушкуйники кого-то могут испугаться. А скрытность говорит именно об этом. Ой, тогда они беднягу Ватаса убили и сбросили в пролив! Ватас же столько лет никому и ничего не говорил, чего теперь бояться? А его горестный вид можно было объяснить как-нибудь, наверняка смогли бы придумать причину. Какая необходимость лишать жизни? Или он сам, случайно утонул и решили воспользоваться случаем, чтобы и от меня избавиться, раз я увидел, что не полагалось никому вне семьи…
Зачерпнул ладонью воду, умыл лицо и налил немного на голову, как назло Сияющая печёт. Вспомнил, что в котомке лежат те старые платки, что взял у старика-независимого. Потянулся за котомкой, но вовремя вспомнил… Что я отвечу рыбаку, если спросит откуда у меня платки, какие носят на острове Большом? О том, что мы там были рыбакам, да и многим другим троеудельцам знать не обязательно.
II
Ветер усилился. Рябь превратилась в небольшие волны с белой пеной, возникающей при подъёме воды внезапно и исчезающей тут же, когда волна опускалась, что происходило быстро, не давая собой налюбоваться. Издали казалось, что белые рыбы вспархивают и сразу же падают, исчезая в волнах. Однодревки изрядно качались, что не мешало крестьянам спать. Мы с отцом переглядывались. Я делал вид, что не расстроен и время от времени дремлю. Тогда у него с лица стиралось тревожное ожидание и закрывались глаза. Я хотел спать, но не мог. Понимал, что отдых необходим, ещё придётся идти немало, однако закрытые глаза не способствовали засыпанию.