Повесть о старых женщинах

Беннет Арнольд

Констанция положила руку ему на плечо и, поглаживая его по спине, тихо спросила:

— Уроки сделал?

Раньше, чем ответить, Сирил с серьезным выражением лица, нахмурившись, посмотрел на картину, а потом рассеянным тоном сказал:

— Да, — помолчал и добавил: — кроме арифметики. Сделаю утром перед завтраком.

— О, Сирил! — с упреком произнесла она.

Прежде у них существовало строгое правило: никакого рисования, пока не сделаны уроки. Когда был жив отец, Сирил ни разу не осмелился нарушить его.

Он склонился над альбомом, делая вид, что с головой погружен в свое дело. Рука Констанции

соскользнула у него с плеча. Ей хотелось решительно приказать ему закончить уроки, но она не могла. Она боялась, что возникнет спор; она не была уверена в себе. А ведь так мало времени прошло со смерти его отца!

— Ты сам знаешь, что утром ничего не успеешь! — сказала она нерешительным тоном.

— Ну, мама, — несколько резко и высокомерно ответил он, — не беспокойся. — А потом умоляющим голосом добавил: — Я давным-давно хочу нарисовать этого оленя.

Она вздохнула и села в качалку. Он продолжал рисовать, стирать что-то резинкой, время от времени издавая странные укоризненные звуки, относившиеся то ли к карандашу, то ли к бессмысленным сложностям, изобретенным сэром Эдвином Ландсиром. Один раз он встал и повернул газовый светильник, свирепо глядя на гравюру, как будто она совершила преступление.

Вошла Эми, чтобы накрыть стол к ужину. Он не обратил на нее внимания.

— Ну, мастер Сирил, будьте любезны, теперь этот стол займу я! — бесцеремонно заявила она, пользуясь привилегией служанки, много лет проработавшей в доме, и женщины, которой уже далеко за тридцать.

— До чего же ты несносная, Эми! — грубо ответил он. — Послушайте, мама, а нельзя, чтобы Эми застелила скатертью только половину стола? У меня работа в самом разгаре. Здесь достаточно места для двоих. — Он, по-видимому, не заметил, что словами «достаточно места для двоих» бестактно коснулся их общей потери. Но ведь на самом деле для двоих места хватало.

Констанция торопливо ответила:

— Ладно, Эми. Пусть будет так на этот раз.

Эми что-то проворчала, но подчинилась. Констанции пришлось дважды потребовать, чтобы он оторвался от работы и поел. Он ел быстро, беспрерывно бросая, прищурившись, взгляды на картину. Поужинав, он вновь наполнил стакан водой и поставил его рядом с альбомом.

— Надеюсь, ты не собираешься заняться рисованием так поздно! — с удивлением воскликнула Констанция.

— Как раз собираюсь, мама! — раздраженно возразил он. — Еще не поздно.

Одно из строгих правил его отца заключалось в том, что после ужина надо идти спать, а не заниматься посторонними делами. Отходить ко сну разрешалось не позднее девяти часов. Сейчас до этого момента оставалось менее четверти часа.

— До девяти остается всего двенадцать минут, — объявила Констанция.

— Ну и что?

— Послушай, Сирил, — сказала она, — хочу надеяться, что ты будешь хорошим мальчиком и не станешь огорчать маму.

Но она произнесла эти слова слишком добрым голосом.

Он ответил угрюмо:

— А я полагаю, что вы могли бы разрешить мне закончить набросок. Я уже начал его, и много времени мне не потребуется.

Она совершила ошибку, отклонившись от главной темы и спросив:

— Разве возможно правильно подобрать цвета при газовом освещении?

— А я буду делать его сепией, — торжествующим тоном ответил он.

— Больше чтоб такое не повторялось, — сказала она.

Он возблагодарил Бога за хороший ужин и кинулся к фисгармонии, где лежал его альбом. Эми убрала со стола. Констанция принялась за вышивание на пяльцах. Воцарилось молчание. На часах пробило девять, потом половину десятого. Она вновь и вновь напоминала ему о времени. Без десяти десять она произнесла решительно:

— Сирил, когда часы пробьют десять, я тотчас же закрою газ.

Часы пробили десять.

— Секундочку, секундочку! — закричал он. — Готово! Готово!

Рука ее застыла на месте.

Прошло еще четыре минуты, и он вскочил.

— Вот! — с гордостью произнес он, показывая ей альбом. Его движения были полны изящества и желания снискать похвалу.

— Очень хорошо, — довольно равнодушно отозвалась Констанция.

— Не думаю, что вас это очень интересует, — заметил он с упреком, однако широко улыбаясь.

— Меня интересует твое здоровье, — сказала ома. — Погляди на часы!

Он неспешно уселся во вторую качалку.

— Ну же, Сирил!

— Мамочка, надеюсь, вы разрешите мне снять башмаки? — Он произнес эти слова с насмешливым добродушием.

Он поцеловал ее на ночь так нежно, что ей захотелось прильнуть к нему, но она не могла освободиться от воспитанной в ней с самого детства сдержанности, которую сохранила на всю жизнь. Неспособность поступить так, как хочется, глубоко опечалила ее.

Оставшись одна в спальной, она стала прислушиваться, как он раздевается. Дверь между их комнатами не была заперта. Констанции приходилось сдерживать себя, чтобы не приоткрыть дверь и не взглянуть на него. Ему бы это не понравилось. Он мог бы нежданно и без ущерба для себя даровать покой ее сердцу, но он не знал, сколь велика его сила. Она не смогла прильнуть к его груди, но прильнула к нему сердцем своим, когда в одиночестве степенно ходила по комнате. Ее взгляд проникал сквозь прочную дверь. Наконец она грузно опустилась на кровать. Со сдержанной тревогой она размышляла: «Мне нужно быть твердой с Сирилом». И вместе с тем думала: «Он непременно должен оставаться хорошим мальчиком. Непременно должен». И пылко, без стыда, льнула к нему! Одиноко лежа в темноте, она могла по велению сердца отбросить сдержанность и стать по-девичьи свободной. Теперь, когда она освободилась от напряжения, перед ней предстал образ его отца сначала в гробу, потом работающим за конторкой. Она постаралась удержать и это видение ради сладостной боли, которую оно причиняло.

III

В последующие дни Сирил не вызывал в ней беспокойства. Он не склонен был к повторению того беспримерного непослушания, которое допустил в понедельник вечером, и возвращался домой к чаю вовремя; более того, он сотворил поразившее ее чудо — во вторник утром встал рано и сделал урок по арифметике. Чтобы выразить свое одобрение, она смастерила весьма замысловатую рамку из соломки для наброска — копии с гравюры сэра Эдвина Ландсира, и повесила его у себя в спальной, а Сирил оценил оказанную ему честь. Она была счастлива настолько, насколько может быть счастлива женщина, страдающая от недавней потери; по сравнению с долго длившимся страхом из-за маниакального состояния Сэмюела и его болезни, ее нынешнее существование казалось милосердным покоем.