Повесть об Атлантиде и рассказы
Шрифт:
— Коля, ты, кажется, знаешь, кто писал на доске. Он же, наверное, пишет и на «Барыне». Скажи мне — кто? Я не буду его наказывать. Мы вместе с тобой пойдем сейчас к этому ученику и поговорим с ним. Иначе ему будет хуже — рано или поздно это откроется.
Боков смутился. Я понимал его. Никогда и никому из ребят я не задавал подобных вопросов. Но все-таки я настаивал.
— Ну?
— Не знаю, Юрий Васильевич.
— Я не верю, что ты не знаешь. Но дело не в этом. Разве ты не понимаешь, что это просто подло — так относиться
Боков переступил с ноги на ногу и одернул рубаху. Он не глядел на меня. Этот разговор был ему явно неприятен.
— Да весь класс не знает, — сказал он. — Все хотят узнать и не могут.
— А кто писал на доске?
— На какой доске?
— В самом начале четверти. На бортике.
— А вы разве не знаете?
— Нет.
Боков проглотил слюну. Брови его сдвинулись над переносьем. Он думал, мучительно думал. Я подошел к окну, чтобы не мешать ему; пусть решает сам.
— А почему вы спрашиваете меня? — осторожно спросил Боков.
— Я же объяснил. Мне показалось, что ты знаешь.
Боков снова помолчал.
— Нет, — сказал он наконец, — я тоже не знаю.
— Ну, тогда иди. Считай, что этого разговора не было. Понял?
— Конечно! — горячо воскликнул Боков. — Конечно! До свиданья, Юрий Васильевич.
Он ушел. Честно говоря, я не был на него в обиде. Я думал о себе и о том, что, пожалуй, напрасно стал учителем.
Белый знак вопроса по-прежнему маячил перед нашими окнами. Он постепенно бледнел и скоро стал едва заметен среди светлых прожилок кварца, рассекавших «Барыню». К маю его уже почти не было видно. Надпись не обновлялась. Я решил, что Боков все-таки сообщил о нашем разговоре неизвестному «художнику».
Наступил день 1 Мая. По главной улице ребята шли к морю, чтобы зажечь костер. Они двигались шеренгами по восемь человек, взявшись за руки, веселые и дурашливо-шумные. Володя с Аней были в одной шеренге, рядом. И так же, как все, они пели песни и бросали в Передние ряды комками мокрого снега.
А третьего мая на «Барыне» засияла свежая надпись:
A + B =!!!.
В этот день ни Мельникова, ни Ефремов не пришли в школу.
Я объяснял урок, и внутри у меня все кипело. Не знаю, что я сделал бы, попади мне под руку этот «художник». Ребята, видно, чувствовали мое настроение. Никто не смотрел в окно, никто не улыбался. Они сидели тихие и немного растерянные.
Прозвенел звонок.
— После уроков — собрание! — бросил я и вышел из класса.
Последний урок я проводил не в своем классе. Примерно в середине урока мне послышалось какое-то бормотанье, как будто вдали говорили несколько человек сразу. Звуки доносились с улицы. Продолжая объяснять, я подошел к окну. Возле «Барыни» стояла толпа. Два человека отделились от этой толпы. Они несли третьего.
Еще не веря своей догадке, я взглянул на стену, туда, где был карниз. Буква «A» и половина буквы «B» были замазаны чем-то черным.
И, уже не глядя на тех двоих, я знал, что они несут Володю Ефремова.
Они поднялись на гору, направляясь в поликлинику. А я все стоял у окна и никак не мог вспомнить, на чем я прервал объяснение.
Я вернулся к столу. Ребята смотрели на меня с недоумением.
— Мне нужно отлучиться на пятнадцать минут. Сидите тихо, — сказал я и вышел из класса.
Я прибежал в поликлинику без пальто. Оттолкнув сторожа, который пытался меня задержать, я вбежал в операционную. Человек в белом халате мыл руки. Володи не было.
— Что с ним?
Доктор повернулся.
— Нужно лучше смотреть за своими детьми, молодой человек, — сказал он, нахмурясь.
— Он не мой… Что с ним?
— Пожалуй, пожалуй, — задумчиво отозвался доктор, — вы еще слишком молоды для такого сына. Так почему тогда вы лезете в операционную?
— Я учитель.
— Значит, надо лучше смотреть за своими учениками, — невозмутимо произнес доктор и принялся вытирать каждый палец в отдельности.
— Я вас спрашиваю, что с ним? — Мне хотелось убить этого доктора.
— Ничего особенного. — Доктор вытер одну руку и принялся за другую. — Вашему, как вы говорите, ученику повезло так, как везет один раз в жизни. У него вывих плечевого сустава. Сейчас он поорет немного, пока мы будем вправлять, и через несколько дней будет здоров. А теперь будьте любезны, выйдите.
— Спасибо! Спасибо, доктор! — сказал я.
Я вернулся в школу к концу пятого урока. Класс встал мне навстречу.
Они уже все знали, я понял это по их лицам.
— Что же будем делать? — спросил я.
Класс молчал. Вид у ребят был растерянный.
— Юрий Васильевич, он поправится?
— Не знаю. Об этом нужно было думать раньше.
Радужный стоял, наливаясь краской. Внезапно он крикнул:
— Это не мы!.. Не мы! Никто не знает…
Словно по команде, ребята сорвались со своих мест, бросились к столу и обступили меня. Они кричали все сразу. В этом шуме ничего нельзя было понять.
Я обводил взглядом ребячьи лица — негодующие, обиженные, возмущенные…
«Нет, не из моего класса…» — с облегчением подумал я и вдруг увидел Бокова. Он не кричал. Он стоял позади всех и глядел в пол.
— Тихо! — сказал я.
Ребята не унимались.
— Тихо! Я знаю, кто это сделал.
Шум оборвался, как будто выключили радио.
— Садитесь.
Ребята расходились очень медленно.
— Я знаю, кто это сделал. Пусть признается сам.
Молчание.
— Тогда я буду спрашивать. Скопин, ты?
— Не я.
— Богатырева?
— Ой, Юрий Васильевич!..
— Радужный.
Радужный выдохнул воздух и мотнул головой.
— Кленов?
— Юрий Васильевич, разве…