Повесть об океане и королевском кухаре
Шрифт:
11
В то утро началась погрузка каравеллы. По мосткам, перекинутым с причала на корабль, сновали грузчики. В переднюю часть трюма тащили запасные паруса, якоря, канаты. В заднюю складывали боевые припасы – чугунные ядра для бомбард, абордажные крючья, мечи и алебарды. В среднюю часть трюма закатывали бочки с водой, вином и оливковым маслом, втаскивали мешки с мукой и сухарями, огромные связки лука и чеснока. Отдельно грузили ящики с товарами для мены – бусами и стеклянной мелочью, яркими тканями, дешевыми браслетами и зеркалами.
Корабельный писец-эскриберо у мостков на палубе еле успевал записывать принимаемый груз, торопливо стучал пером по дну чернильницы. Гремели бочки, тяжело топали ноги грузчиков, раздавались крики, смех, ругательства. На причальной тумбе сидел матрос с головой, повязанной красным платком, и орал во все горло, отбивая счет ударами бубна:
Все, что круглое, катают,Угловатое – таскают,Все, что мягкое, бросают,А стеклянное – ломают.Не задерживай, давай!– Тише вы! – вопил эскриберо. – Эй, кормчий, запретите им орать. Они сбивают меня со счета…
Дуарте тоже надрывался от крика, пытаясь навести в этой сутолоке порядок. Он был радостно возбужден и почти трезв, и зычный его голос разносился далеко окрест.
Хайме наблюдал за погрузкой с высоты кормовой крепости. Грохот бочек на мостках, покачивание палубы под ногами, грубая смесь запахов смолы, рогожи, лука и человеческого пота – все это будоражило Хайме, наполняло непонятной тревогой.
Он сбежал по трапу вниз, разыскал кормчего, дернул за рукав.
– Ну, чего тебе? – заорал Дуарте, выкатывая глаза. – А, это вы, дун Хайме… Как вам нравится эта чертова погрузочка!
Они оба даже забыли перекреститься при упоминании черта.
– Дуарте, где солонина? Не понимаю, почему до сих пор не привезли солонину?
– Ну, так скачите к своему папаше и поторопите его, сеньор. Я и сам не понимаю, где застряли телеги с солониной…
– Куда прешь? – закричал кормчий на грузчика с мешком на спине. – Хочешь присыпать порох солью, баранья голова? В середину тащи! Скачите к папаше, сеньор, – повторил он. – И хотя ваш родитель не признает старого приятеля, вы напомните ему, что без мяса…
Тут они разом оглянулись на топот копыт по дощатому причалу. Приехал командоро-навигаро, дун Байлароте до Нобиа – красное жесткое лицо в рамке бороды высокомерно и замкнуто, длинные ноги в стременах вытянуты вперед. Два скорохода расчищали ему дорогу. Давно бы следовало командоро-навигаро заявиться, самому присмотреть за погрузкой, а он только сейчас, к концу дня, соизволил приехать.
Поманил пальцем кормчего. Тот пробился сквозь плотный поток грузчиков, Хайме – вслед за ним. Дун Байлароте словно и не заметил Хайме, отсалютовавшего шляпой. Слегка наклонился к Дуарте, сказал:
– Приостановите погрузку, кормчий.
Дуарте захлопал глазами, глядя снизу вверх.
– Разрешите узнать, дун Байлароте, почему вы останавливаете погрузку? – спросил Хайме.
Командоро-навигаро будто не услышал. Обращаясь к кормчему, продолжал отрывисто:
– Что не погружено – огородить канатами. Выставить охрану из матросов.
– Дун Байлароте! – дерзко возвысил голос Хайме. – Что это означает, сеньор, я вас спрашиваю?
Командоро-навигаро натянул поводья, лошадь с храпом взвилась на дыбы, чуть не задев Хайме копытами. Тот отскочил. Круто развернувшись, дун Байлароте поскакал прочь.
– Ох-ха! – вздохнул Дуарте. – Сдается мне, не выйти в океан этой каравелле, дун Хайме. Слишком хорошо все шло… слишком хорошо, говорю…
Хайме стоял, как потерянный, все еще держа шляпу в руке. Потом вдруг встрепенулся, побежал к коновязи. Спустя минуту он уже скакал по улицам города. Во дворе дома спрыгнул с коня, кинулся в родительские покои.
Мать в столовой проверяла чистоту серебряной посуды, распекала служанку.
Дверь распахнулась от резкого удара, на пороге стоял Хайме.
– Где отец?
Графиня до Заборра испуганно всплеснула руками.
– Что с тобой, Хайме? На тебе лица нет… Святые угодники, что случилось?
– Где отец? – повторил Хайме, шумно переводя дыхание.
– Во дворце, на службе…
Звеня шпорами, Хайме зашагал к выходу. Графиня засеменила следом. Росалия высунула из своей комнаты любопытный нос.
– Опомнись, Хайме! – вопила графиня. – Ты хочешь ехать в таком виде во дворец? Посмотри на свои сапоги!
Сапоги у него были забрызганы грязью по колено, да и плащ тоже, и Хайме, бормоча проклятия, взбежал наверх, в свою комнату, чтобы переодеться.
Кинул плащ в угол, зашарил на полке в поисках чистых чулок – и вдруг не то чтобы заметил, а скорее почувствовал, что в комнате что-то не в порядке. Он оглянулся на стол – и замер.
Потайной ящик был раскрыт.
Хайме сунул в него руку. Нет портуланов, нет компассо…
Что было силы он лягнул ящик со взломанным замком. Прыгая через три ступеньки, сбежал вниз. Лицо его было страшно. Раздельно выговорил, глядя темными от ярости глазами на графиню:
– Кто-был-у-меня-в-комнате?
Из-за обширной спины матери выглядывала испуганная Росалия.
– Никто не был… Да что с тобой, Хайме, сынок?… Не выдержал. Гаркнул так, что во дворе залаяли собаки:
– Кто? Кто был у меня в комнате? Ну!
Графиня заплакала. Всхлипывая, жалобно сказала, что он не смеет кричать на мать. Что в доме не было чужих. Только дун Дьего, его друг, заезжал в полдень и очень огорчился, узнав, что Хайме нет дома…
– Дун Дьего? – У Хайме похолодела спина. – И больше никого? – Никого.