Повести и Рассказы (сборник)
Шрифт:
К лету Вера устала.
— Да люблю я тебя, люблю, — говорила она. — Думала, вот, наконец настоящий мужик, а он со своими нюнями.
Женщины трудно воспринимают новое.
— Я же молчал.
— Да что я — слепая?
Оказалось, она больше любит говорить, а думать совсем не любит, все представляла себе что-то смутное, иногда даже пугала.
И однажды она ушла. Так просто, без подготовки, взяла и ушла, он и не заметил сначала. А когда заметил, не взволновался. Только удивился немного и почувствовал себя неуютно. В самом деле, мало ли куда она может отлучиться.
Настоящая тревога пришла к ночи, ко времени, когда надо было идти на ночлег. Он выспросил охраняющих, тщательно просеял их воспоминания и ничего не узнал. В момент одной из проповедей отошла и больше не возвращалась. О чем думала? Никто не знал. Как? Никто не слышал, о чем она думала? Но нельзя же слышать все чужие мысли, тут и на свои-то времени не хватает, а если еще и чужие, то и свихнуться можно. Неужели никто никогда не слушал ее? Ну почему никогда? Только очень давно, помнится. Но там ничего интересного.
Черный ринулся к ее мужу, он знал, где тот живет. Муж в три часа ночи лежал с полотенцем на голове и читал детектив. Он очень испугался, когда в доме вдруг появился Черный.
— Где Вера?
Муж растерянно отодвинулся от прохода и Черный с рыщущими глазами ворвался в комнату. Там было частично убрано, пахло лекарствами и грязным бельем.
— Что значит «где»? С вами, где же еще!
— Сегодня не приходила?
— Нет. По… почему она должна…
— А дети? Может, они видели?
Оказалось, что старший давно в армии, а младший почти сразу после посвящения исчез из дома. Неокиники. Не какие-нибудь «Харэ Кришна». Туалеты без стенок. Черт бы их драл. Куда только милиция смотрит.
Черный от нетерпения кусал губы. Он и сам не подозревал, насколько ему стала важна Вера. Он, чуть ли не в первый раз за всю свою жизнь, прислушался к себе, не притворяется ли он сам. И не понял.
Ей некуда было идти, кроме как к старому мужу. Черный схватил его за плечи, вгляделся, еще раз проверил воспоминания (тот безуспешно пытался сыграть благородное возмущение), потом повернулся и ни слова не говоря пошел к выходу.
— Стойте! Минуточку! Как же? — заторопился ее муж. — Подождите меня. Я сейчас.
Но Черный уже возился со входной дверью.
— Да подождите меня, в самом-то деле!
— Вы будете мне мешать.
— Нет, нет! Я тоже буду ее искать. В конце концов, я ее муж. Мой долг, мое право…
Он стал суетливо скидывать пижаму.
— Я все-таки муж. Пусть там… Не вы, а я. Черт знает что! Это я должен искать, а не вы. Я, конечно. Ведь сбежала от вас, сбежала, сбежала, значит… Да есть в этом доме хоть одни целые носки?!
— Быстрее!
— Сейчас-сейчас! Рубашку никак…
— Куда она могла пойти? — нетерпеливо допрашивал Черный, — Вспоминайте! Как следует вспоминайте! Ах, да не застывайте же вы!
— Куда? К сестре разве? Может быть, может быть…
— Вряд ли к сестре. Та на нее из-за детей сердита. Ладно, это потом. Одевайтесь.
И вот — спала Москва, одиноко катились сонные машины, в темноте редко сияли окна, щелкали автоматические светофоры, ни души вокруг, только два человека метались по улицам в поисках такси. Один из них, низкий и пухлый, дробно стуча сандалиями, бегал за каждой машиной, животом и грудью вперед, а другой, голенастый, нескладный как переросток, размахивал длинными руками и время от времени пританцовывал.
Потом они сидели на заднем сиденье и говорили. Длинный постоянно перебивал, задавал вопросы, сам на них отвечал, а пухлый все время порывался спорить. В глазах у обоих светились тревога и нетерпение, но щеки пухлого сияли, грудь вздымалась и было видно, что ему приятны и эта тревога, и это нетерпение, и эта поездка в ночном такси. Шофер узнал длинного и теперь постоянно поглядывал в зеркальце заднего обзора. Но погони не было.
— Может быть, потому что она обо мне ничего не знала, ей было скучно со мной? Может быть, поэтому она ушла? А как рассказать?
— Разве можно понять, когда именно человек врет? — назидательным тоном возразил длинный.
Пухлый не совсем понял, к чему относится эта фраза, но все равно вступил в спор.
Ни у сестры, ни у кого-либо из знакомых Веры не оказалось. Когда иссякли все возможные варианты, они стали искать вслепую.
— Так даже лучше. Я ее по мыслям найду.
У каждого человека свои особые мысли. У них свой запах, свой цвет, свой тембр, на вкус и наощупь они разные тоже. Мысли Веры или, если угодно, ее душа слабо пахли хорошим мылом, имели цвет «серое на красном», иногда были одуряюще монотонны, жестки и угловаты. С этакой наркотической горечью, от которой трудно отвыкнуть. Так воспринимал Веру тот, кого называли Черным.
По запаху трудно найти в Москве человека. Черный с вериным мужем прочесали весь город не один уже раз, они месили грязь в новых районах, проталкивались через запруженный центр, они встретили массу новых людей и множество раз кивали на ходу старым знакомым. Муж время от времени заговаривал о том, что, мол, как объяснить на работе, но Черный не вникал.
— Я тебя не держу, — и разговор сам собой кончался.
Почему-то никак не мог допустить верин муж, чтобы его жену нашел Черный. Он спал с лица, поугрюмел, временами начинал ныть, а Черный, который теперь больше, чем когда-нибудь, напоминал головешку, упрямо шел от улицы к улице, рыскал вокруг запавшими глазами, бормотал невнятные фразы и только в самых крайних случаях позволял себе отдохнуть.
Оказалось, что верин муж обожает высокоинтеллектуальные разговоры и экскурсы в психологию.
— Ты не можешь понимать меня, тем более целиком. Ты слишком прямой, как железная палка, где тебе, — подначивал он Черного, потому что ужасно хотел узнать про себя что-нибудь новенькое.
— Не мешай, — говорил Черный.
Мелькали мимо них стекла, витрины, коммерческие палатки и шопы, парапеты, красные буквы на белых квадратиках — «аптека», еда», — попадались иногда смешные вывески типа «Exchange валюты», их толкали прохожие, равнодушно проплывали мимо собаки, нескончаемый вой машин нагонял апатию и усталость, асфальт и брусчатка приводили в ужас, иногда верин муж просто не помнил, зачем он живет, ему казалось, что так было всегда, плоховато, больно, однако такая жизнь — что тут поделаешь? Иногда — правда, редко — Черный становился почти сумасшедшим и в эти минуты страшно было с ним находиться. Глаза его выпучивались, губы плохо слушались, кривились… хриплые, темные слова: