Повести и рассказы
Шрифт:
– Pppp… рррр…
Пашка и Машка подскочили и, даже не смея обернуться, схватились за руки и пустились наутек.
Но ребята обогнали их и загородили им дорогу.
– И что как напугали! – укоризненно сказал Пашка, серьезно хмуря коротенькие тонкие брови.
– Совсем испугали! – подтвердила Машка, вытирая наполнившиеся слезами глаза.
– А вы думали, это кто? – спросил довольный своей шуткой Васька.
– А мы думали – волк, – ответил Пашка.
– Или думали – медведь, – добавила Машка и, улыбнувшись, протянула
– На что они нам? – отказался Васька. – Вы сами играйте. Мы уже большие, и это нам не игра.
– Очень хорошая игра, – ответила Машка. И, очевидно, никак не понимая, почему для Васьки желудь – это не игра, радостно рассмеялась.
– Ну что, у вас бабка ругается? – спросил Васька и с неожиданной жестокостью добавил: – Так вам и надо. Потому что отец у вас жулик.
– Васька, не надо! – вступился Петька. – Ведь они маленькие.
– Ну и что же, что маленькие? – с каким-то необъяснимым злорадством продолжал Васька. – Раз жулик, значит, жулик. Верно ведь, Пашка, у вас отец жулик?
– Васька, не надо! – почти умоляюще попросил Петька.
Немного испуганные резким Васькиным тоном, Пашка и Машка молча переглянулись.
– Жулик, – тихо и покорно согласился Пашка.
– Жулик, – повторила Машка и тепло улыбнулась. – Только он хороший был жулик. Бабка нехорошая, недобрая, а он хороший… А потом… – тут голос ее чуть-чуть задрожал, она вздохнула, большие голубые глаза ее стали влажными и печальными, а маленькие ручонки разжались, и два крупных желудя тихо упали на мягкую траву, – а потом взял он, наш папочка, да куда-то далеко-далеко от нас уехал.
Какой-то вскрик, странный, приглушенный, раздался позади Васьки.
Он обернулся и увидел, что, крепко втиснув голову в сочную душистую траву, вздрагивая угловатыми, худыми плечами, Петька безудержно, беззвучно… плачет.
Дальние страны, те, о которых так часто мечтали ребятишки, туже и туже смыкая кольцо, надвигались на безыменный разъезд № 216.
Дальние страны с большими вокзалами, с огромными заводами, с высокими зданиями были теперь где-то уже не очень далеко.
Еще так же, как и прежде, проносился мимо безудержный скорый, но уже останавливались пассажирский сорок второй и почтовый двадцать четвертый.
Еще пусто и голо было на изрытой ямами заводской площадке, но уже копошились на ней сотни рабочих, уже ползала по ней, вгрызаясь в землю и лязгая железной пастью, похожая на прирученное чудовище диковинная машина – экскаватор.
Опять прилетел для фотосъемки аэроплан. Что ни день, то вырастали новые бараки, склады, подсобные мастерские. Приехали кинопередвижка, вагон-баня, вагон-библиотека.
Заговорили рупоры радиоустановок, и, наконец, с винтовками за плечами пришли часовые Красной Армии и молча стали на свои посты.
По пути к Ивану Михайловичу Васька остановился там, где еще совсем недавно стояла их старая будка.
Угадывая ее место только по уцелевшим столбам шлагбаума, он подошел поближе и, глядя на рельсы, подумал о том, что вот эта блестящая рельсина пройдет теперь как раз через тот угол, где стояла их печка, на которой они так часто грелись с рыжим котом Иваном Ивановичем, и что, если бы его кровать поставить на прежнее место, она встала бы как раз на самую крестовину, прямо поперек железнодорожного полотна.
Он огляделся. По их огороду, подталкивая товарные вагоны, с пыхтением ползал старый маневровый паровоз.
От грядок с хрупкими огурцами не осталось и следа, но неприхотливая картошка через песок насыпей и даже через колкий щебень кое-где упрямо пробивалась кверху кустиками пыльной сочной зелени.
Он пошел дальше, припоминая прошлое лето, когда в эти утренние часы было пусто и тихо. Изредка только загогочут гуси, звякнет жестяным колокольцем привязанная к колу коза да загремит ведрами у скрипучего колодца вышедшая за водой баба. А сейчас…
Глухо бабахали тяжелые кувалды, вколачивая огромные бревна в берега Тихой речки.
Гремели разгружаемые рельсы, звенели молотки в слесарной мастерской, и пулеметной дробью трещали неумолчные камнедробилки.
Васька пролез под вагонами и лицом к лицу столкнулся с Сережкой.
В запачканных клеем руках Сережка держал коловорот и, наклонившись, разыскивал что-то в траве, пересыпанной коричневым промасленным песком.
Он искал, по-видимому, уже давно, потому что лицо у него было озабоченное и расстроенное.
Васька посмотрел на траву и нечаянно увидал то, что потерял Сережка. Это была металлическая перка, которую вставляют в коловорот, чтобы провертывать дырки.
Сережка не мог ее видеть, так как она лежала за шпалой с Васькиной стороны.
Сережка взглянул на Ваську и опять наклонился, продолжая поиски.
Если бы во взгляде Сережки Васька уловил что-либо вызывающее, враждебное или чуточку насмешливое, он прошел бы своей дорогой, предоставив Сережке заниматься поисками хоть до ночи. Но ничего такого на лице Сережки он не увидал. Это было обыкновенное лицо человека, озабоченного потерей нужного для работы инструмента и огорченного безуспешностью своих поисков.
– Ты не там ищешь, – невольно сорвалось у Васьки. – Ты в песке ищешь, а она лежит за шпалой.
Он поднял перку и подал ее Сережке.
– И как она залетела туда? – удивился Сережка. – Я бежал, а она выскочила и вот куда залетела.
Они уже готовы были заулыбаться и вступить в переговоры, но, вспомнив о том, что между ними старая, непрекращающаяся вражда, оба мальчугана нахмурились и внимательно оглядели один другого.
Сережка был немного постарше, повыше и потоньше. У него были рыжие волосы, серые озорные глаза, и весь он был какой-то гибкий, изворотливый и опасный.