Повести и рассказы
Шрифт:
От неожиданности Маленький забыл, что ему надо остерегаться, прятаться. Так и застыл в калитке. Тут на него и наткнулся Степа.
Вспыхнул фонарик. Маленький зажмурился.
— Шпионишь? Чубарев послал?
Айна размахнулась и ударила бы Маленького, если б не Степа.
— Стой! Гляди…
Пока они шли сюда, ветер усилился, разогнал неплотные облака, и над поселком показался рыхлый край луны. Этого было достаточно, чтобы увидеть: на взгорке, совершенно голом и крутом стояли двое — человек и козел. И взгорок и фигуры выделялись резкими черными силуэтами на фоне серого подвижного неба. Ниже
— Ну, беги, Гриша, беги…
Григорий Иваныч осмотрелся, шумно встряхнулся и, найдя у себя под ногами недоеденную траву, снова принялся ее щипать.
А капитан приказал:
— Беги, Гриша, беги!
В эту минуту в бухте зарокотал мотор, и звук его, стократно усиленный тишиной, разнесся по ночному острову. Григорий Иваныч прислушался и, тряхнув кудлатой головой, исчез в темноте за бугром. И Маленький слышал — точно! — вода плеснула…
«Очаков» отваливал. Маленький Петров стоял на палубе. А капитан — внизу, на пристани.
— Значит, я на тебя надеюсь, — сказал капитан Литвинову, — посадишь его там на поезд…
— Будет сделано, — сказал Литвинов, — не беспокойся… Серегин! — позвал он бровастого кока. — Проводи штрафника в кубрик… Боря! Сева! — Перед ним выросли молодые матросы. — Посторонних на корабле нет?
Боря посмотрел на Севу, Сева на Борю, оба на Литвинова…
— Проверить, — приказал он.
— Проверяй, проверяй, — усмехнулся с пристани капитан, — а то, я слыхал, копытами сейчас кто-то: цок-цок…
— Ладно, — буркнул Литвинов.
…«Очаков» уходил в открытое озеро, а навстречу ему катился плотный сырой ветер, и крупные капли неожиданного дождя ударялись о палубу.
В кубрике было душно, пахло куревом и тройным одеколоном.
— Вот тебе койка, вот тебе все… — сказал кок Серегин.
Маленький лег не раздевшись. Вошли Боря и Сева.
— Товарищ Серегин, в камбузе обнаружен козел, — сказал Боря.
— Просил передать тебе пламенный привет, — сказал Сева. — Пускай, мол, товарищ Серегин спокойно спит, я, говорит, картошки на завтра начищу…
Кок Серегин не ответил. Он бросил свое большое тело на койку и сладко зевнул.
Вошел Литвинов.
— Ну?
— Никого, — сказал Боря.
— Никого, — сказал Сева.
Литвинов сел за стол, снял фуражку, пригладил редкие волосы, снова надел.
— А все-таки, как это он?.. — спросил Боря.
— Неужели вплавь? — спросил Сева.
Литвинов закурил. Скрипнула койка. Кок сказал:
— Между прочим, мог и вплавь. Я про отца этого Григория Иваныча такое слыхал — не поверите!.. Его, между прочим, Граф звали.
— Почему? — спросил Боря.
— А вот почему. Пришел как-то зимой в партизанский отряд козел — худой, грязный, ободранный. Ну, партизаны, ясное дело, откормили его. Гладкий, здоровый стал. Ходит по лагерю и сбоку так презрительно на всех поглядывает. Вот его и прозвали Граф. Один раз такой случай был: партизаны в разведку пошли, а Граф за ними увязался. Его обратно гонят, снежками бросаются — представляете, с козлом в разведку! — а он ни в какую. И вот ночью в деревню вбегает козел. Немецкий часовой его не тронул — что с козла толку! А Граф — прямо к штабу. Там, конечно, офицеры ихние сидят, шнапс пьют, в карты режутся. И вдруг стекло — трах-тарарах. И в окне — башка рогатая! Немцы: «Тойфель! Тойфель!». Черт по-ихнему. И бегом. А бумаги-то штабные, между прочим, на столе остались. Партизаны их, конечно, захватили…
— Ну, — хмыкнул Литвинов.
— А потом, между прочим, — продолжал кок Серегин, — потом этот Граф один в разведку ходил. Много раз ходил. Придет обратно, а его командир отряда спрашивает: «Ну как, ваше сиятельство, сколько фашистов в деревне?». Тот мекает, а командир считает. Сколько раз мекнул — столько живой силы. «А сколько у них пушек, ваше сиятельство?». Опять считает командир…
— Сверхкозел! — сказал Боря.
— Точно! — сказал Сева.
— Ну? — снова хмыкнул Литвинов.
— Что вы все ну да ну, — с обидой сказал кок Серегин, — а я, между прочим, передаю в точности, что люди рассказывают… Под конец войны Графа этого все-таки хлопнули. Какой-то эсэс…
— Кто это тебе рассказывал? — подозрительно спросил Литвинов.
— Гедейко, Гвидон Игоревич. Знаете?
— То-то я чувствую, его стиль, — сказал Литвинов и снова хмыкнул.
— Культурный человек, между прочим, — сказал кок Серегин, — а вы что, служили с ним?
— Нет, с ним я не служил. С Колодкиным я служил, — сказал Литвинов, — в Рыбецке. Колодкин после войны где-то здесь в деревне учителем работал, а потом приехал в Рыбецк… Чудило этот Колодкин, — Литвинов оглядел всех, как бы приглашая в свидетели, — зову его к себе помощником — не хочет. Пионеров на шлюпках катает. — Литвинов кивнул на Маленького, и, как тому показалось, с неприязнью. — Клуб у него морской, понимаешь… Все надеется, в море его пустят, озеро ему, видите ли, не подходит. — Литвинов помолчал. — Не пустят его медики, я знаю. Раньше не пускали, а теперь и подавно…
Маленький сразу невзлюбил Литвинова. Все ему было в Литвинове неприятно: и голос ленивый, и белоснежный китель, и эта привычка — снимать фуражку и оглаживать волосы.
— А что у Колодкина в Рыбецке-то было? — спросил кок Серегин. — Я чего-то слыхал, да все краем, краем…
— Он комендантом порта служил, — сказал Литвинов, — там у него из конторы крупные деньги унесли. А наводчиком был свой, кассир из портовой бухгалтерии. Ломп, кажется, или Комп…
— Томп, — не выдержал Маленький Петров. — Кривой Томп.
Все повернулись к нему.
— Ишь ты, — сказал Литвинов, — и верно, Томп… А ты откуда знаешь? — И, не дождавшись ответа: — Этот Томп вместе с кассой ушел.
«И все не так, и все не так! — торжествовал Маленький. — А я вот знаю, как было…»
Литвинов помолчал. Вздохнул.
— Непонятный этот Колодкин. У него полная возможность была в море уйти, а он комендантом… И все из-за женщины…
— Из-за какой женщины? — с интересом спросил Боря.
— Расскажите, — попросил Сева.