Повести и рассказы
Шрифт:
— Да была там одна, — сказал Литвинов, — Лионелла Ивановна звали, заведовала матросским клубом, художественному слову учила. Колодкин сделал ей предложение, просил замуж идти. А его брали тогда штурманом на один танкер. Она и говорит, Лионелла эта: «Я за вас пойду, но при условии, если вы будете на берегу. В противном случае семьи у нас не получится». Он приходит к ней на следующий день и говорит: «Согласен, остаюсь на берегу».
— Эх, зря! — сказал Боря.
— Я бы ни за что, — сказал Сева.
— Устроился
— Ну, змея! — сказал кок.
— Не могу, говорит, за вас пойти, — вот так! Колодкин дверью хлопнул и ушел. Бросил все и уехал. В Усть-Верею…
Маленький слушал-слушал, падал в сон, опять слушал… Было в его голове уже смутно, туманно. Отчетливой оставалась только грусть, которой он никогда раньше не испытывал, потому что никогда не прикасался к жизни взрослого человека с такой неожиданной стороны. Капитан — приказ. Капитан — стена. Капитан — закон. А тут какой-то другой человек, которого можно обидеть, не взять куда-то, выгнать, оскорбить… Это тяжело понять, с этим невозможно согласиться. Маленький засыпал, и все враги капитана становились его врагами.
…Прямо перед ним, за столом, низко опустив голову, сидел Литвинов. Маленький глядел на него в упор и готовился сказать ему что-нибудь особенно обидное, когда тот подымет голову. «Лысый черт», — скажет он ему. «Плавучий буфет», — скажет он ему. Литвинов начал медленно подымать голову. Маленький похолодел: под белой фуражкой было не литвиновское лицо, а морда Григория Иваныча!.. Григорий Иваныч снял фуражку и литвиновским жестом огладил себе голову и рога. Когда он прикасался к рогам, что-то слабо потрескивало, кончики рогов искрились и пахло горелыми спичками.
— Все, — сказал Григорий Иваныч голосом Литвинова, — я тебя отседова не выпущу. Будешь здесь жить. И смотри не плачь, плакать у нас не положено.
А Маленький Петров так испугался этого Григория Иваныча, что стал плакать и просить, чтобы тот отпустил его. Григорий Иваныч молчал и все снимал и надевал фуражку, снимал и надевал…
— Как вам не стыдно! — закричал тогда Маленький каким-то чужим, жалким, девчоночьим голосом. — Вас капитан выпустил, а вы!..
— Ха-ха-ха! Капитан меня выпустил! Капитан подлизывается ко мне, задобрить хочет, вот и выпустил…
— Ваш отец партизанил, — завел Маленький снова противным девчоночьим голосом, — а вы… Вы нехороший! Вы просто бандит!
— Мой отец, — вздохнул Григорий Иваныч, — он редко бывал дома. Вечные командировки. Пожары, наводнения, землетрясения… И так далее.
Маленький хотел сказать, что это его отец поехал на пожары, что это он вечно в командировках, но вместо этого промямлил:
— Ваш отец… Его звали Граф… Он был честный, я знаю…
— Мой отец! — Григорий Иваныч захохотал. — Нет, вы послушайте! Мой отец — граф! Да жулик он — вот кто!
В ту же секунду Маленький почувствовал в руке тяжелую нарезную рукоятку пистолета. Он поднял пистолет и выстрелил прямо в приплюснутый мокрый нос Григория Иваныча.
…По воде побежали круги, словно камень кинули. Маленький наклонился и увидел, что морда Григория Иваныча расплывается, дробится на мелкие кусочки. Маленький наклонялся все ближе, ближе, ближе и видел, что это совсем не Григорий Иваныч смотрит на него из воды, а Кривой Томп.
Маленький подал ему руку. Тот вылез из воды и сразу, на глазах, высох…
— Вы напрасно стреляли в меня, — сказал Кривой Томп, — я выстрелов совершенно не боюсь. Давайте лучше договоримся по-хорошему. Мне все известно про этот ваш золотой горн. Я никому не скажу, не бойтесь. А вы подсыпьте капитану Колодкину в чай вот этот порошок, — и он протянул Маленькому пакетик. — Совершенно безболезненно. Уснет как ребенок. И привет.
— Нет! — закричал Маленький. — Нет!
— Дурак! Я тебе пятьдесят спичечных этикеток дам, понял! — сказал Кривой Томп голосом Чубчика. — И чего ты его жалеешь? Он тебя домой отправил, а ты жалеешь…
— Нет! Нет! Нет!
— Ты сдурел, что ли? — сказал Кривой Томп. — Смотри, я сообщу куда надо. Трубы эти на учете все, по особому списку, а список в Москве, в сейфе лежит…
— Нет! Нет! Нет!
— Дурак! Я всем расскажу, как ты лук воровал! Тебя за ноги подвесят!
— Нет! Нет! Нет!
— Чего кричишь, штрафная команда, — сказал кок Серегин, тронув Маленького рукой. — Спи.
Маленький глядел в темноту кубрика. Лоб у него был мокрый. В груди стучало. Он лежал на спине и медленно, с трудом связывал между собой обрывки тяжелого сна…
Старгород встретил повисшим над рекой розовым туманом, тишиной. В бесцветном небе плавал белый собор. Золоченые его купола отражали невидимое солнце.
На палубе собрались пассажиры. Смеялись, галдели, курили. Заставили палубу мешками, ящиками, бочками. Но только пришвартовались — и вся эта толпа схлынула на берег.
Ушел в город и Литвинов в своем белоснежном кителе, не забыв напоследок снять фуражку и пригладить волосы. А Маленький поступил в распоряжение кока Серегина, который пуще всего не любил, когда слоняются без дела. Маленький чистил картошку, мыл кастрюли, подметал салон, а потом — вместе с Севой и Борей — начал драить палубу.