Повести и рассказы
Шрифт:
Зимняя тьма. Зимняя мгла. Три стены да крыша полустанка не спасают от мороза. Светится в углу окошко кассирши, но у нее в закуте тоже мороз. Мучительно болят ноги без валенок, в холодных резиновых ботах, и некуда укрыться — мороз настигает всюду, свирепый, колючий, убивающий.
На короткой платформе толпятся люди в ожидании поезда. Они все толстые и бесшумные. Толстые — потому что в овчинных тулупах, под которыми наверчено и накручено еще немало теплого. Бесшумные — потому что в валенках. Они, северные жители, хорошо защищены от привычных им морозов. Одна Аня — без тулупа и без валенок.
Аня безостановочно бегала взад и вперед, и стук ее ног по доскам
Она не выдержит. Слезы замерзают на ресницах и щеках. Никогда, никогда она не знала такого лютого холода. Это безумие — не подумать о валенках и тулупе.
Вся жизнь сосредоточилась на одном желании — согреться. А поезда все нет и нет, поезд опаздывает.
Аня выбежала на рельсы, вгляделась в неподвижную, застывшую мглу. Вот оттуда, издали, с соседней станции, наплывают большие, спасительные огни. Они как будто движутся сюда, как огни паровоза, но в то же время остаются на прежнем расстоянии. Нет, не надо обманывать себя. Огни — неподвижны. Это — семафор.
И вдруг загудели рельсы, и белые огни полетели к полустанку. Поезд! Теперь бы только пробиться в вагон. Аня напрягла все свои силы, готовясь к борьбе, к драке, — но поезд не остановился, он несется мимо. Это — скорый поезд. Один за другим мчатся мимо полустанка ярко освещенные окна вагонов, мигом улетает быстрый и веселый хвост, и — опять тишина. Тишина, ночь, мороз. Кто-то чиркает спичкой и закуривает. Как он должен быть привычен к морозу, если может сейчас курить! Ноги, наверное, обморожены. Вот так она и умрет.
— Холодно, Анна Павловна?
Это Фима Соболев, соседский паренек, у которого одна нога короче другой. Аня, не отвечая ему, глубоко засунув руки в рукавицах в карманы синего ватника, подпрыгивала перед ним в своем белом шерстяном платке, окутавшем всю ее голову, и ноги ее замерзали. Только голове было тепло.
Хрипло свистнул натруженный паровоз, и опять застучал поезд. Но он шел не оттуда и не туда. Он шел в противоположном направлении. Тяжело сопел паровоз, и вагоны не быстро волочились за ним. Это был товарный состав. Наглухо закрытые, безглазые вагоны сменялись платформами, платформы — опять теплушками. На платформах топырились под мерзлыми чехлами, должно быть совсем оледеневшими и твердыми, то ли орудия, то ли станки, и часовые с винтовками стояли при них, охраняя и сторожа. Товарный поезд шел и шел, громыхая, постукивая, лязгая, изредка мигая фонарями кондукторов на тамбурах, все новые и новые вагоны и платформы тяжко выкатывались из ночной темноты и уходили. Это был нескончаемый состав. Он растянулся по всей железнодорожной линии, медленный, угрюмый, неприветливый.
Но вот он оборвался, мигнул огоньком последней площадки последнего вагона, вновь открылись снежные просторы, и только продолжал обманывать семафор соседней станции, все притворяясь, что плывет к полустанку. Аня бегала по перрону, и стук ног ее звучал как отчаянный и безнадежный призыв о помощи. Наконец она остановилась и сказала себе:
— Умираю.
Хорошо ночью, покачиваясь на подушках мягкого вагона, промчаться мимо вот такого полустанка. Но мало ли что бывало в жизни! Теперь, в молчаливой толпе, она ждала, как счастья, пригородного поезда. Все прежнее, довоенное кончено, о том нечего вспоминать, оно исчезло, как небывальщина, в первый же день войны. Сережа на фронте, от него уже месяц нет писем, она с Валей в деревне, в избе, ей нужно наконец
Она уже не понимала, который час, сколько времени ждет она здесь, на брошенном среди снежных полей полустанке, что вообще происходит с ней…
…Три белых ярких огня, замедляя ход, шли прямо к ней.
Вместе с толпой она ринулась к темным вагонам. Тот вагон, который она наметила для атаки, затворен, соседний тоже закрыт, она в ужасе бросилась к третьему вагону. Ее отбросили, она кинулась вновь, расталкивая, пробиваясь, дерясь с теми, кто лез прямо через нее. Вдруг она почувствовала под локтем сильную руку, которая подхватила и подсадила ее. Она уцепилась за поручни, сзади надавили, навалились, и ее втолкнули сначала на площадку, потом в вагон.
Какое блаженство! Она таяла. Теперь опять заболели ноги, но они ныли приятно, томно, как и все тело. А голове было даже жарко. Пусть кто-то дышит ей прямо в лицо, пусть чей-то мешок вперся ей прямо в бок, пусть ее сдавило со всех сторон человеческими телами, мужскими и женскими, — зато тепло, тепло…
— Пропадете, Анна Павловна, без валенок, — сказал рядом чей-то голос, и она узнала Фиму. Конечно, это он посадил ее, помог.
— А где бы достать? — спросила Аня, и ее оттаявшие, повеселевшие губы двигались радостно, с удовольствием.
— Шубенки-то у тетки спрошу, а валенки тоже можно. И кожушок. В ватнике замерзнете. Не по существу одеты.
— Неужели вы каждую ночь так мучаетесь? — заинтересовалась Аня.
Фима удивился:
— Какое же тут мученье? Это только на понедельник народу столько.
В вагоне было жарко — пассажиры, теснясь, надышали лучше всякой печки. В большинстве это были жившие в окрестных деревушках заводские рабочие и служащие. Казалось, нельзя уже уплотниться больше, но на каждой станции впихивались все новые и новые пассажиры, и люди сбились на площадках и внутри вагонов так, что их, казалось, и не расплести.
Все это весело вывалилось в городе.
Фима показал ей дорогу в рабочий поселок.
— Вот так идите, — объяснял он, и большие, как у теленка, губы его шлепались одна о другую. — Вот там и будет поселок, там и найдете своего знакомого.
Сам он свернул к заводским корпусам. Он работал на заводе, и Аня, глядя вслед его прихрамывающей фигурке, позавидовала ему — уже имеет человек свое место в строю.
Завод кирпичными красными зданиями своих цехов, каменными и деревянными строениями, узкоколейкой и прочим хозяйством отхватил много земли. Это был старинный, очень разросшийся за последние годы завод, и не единственный в городе. Заводов в городе было несколько, и каждый отобрал себе немалую площадь.
На горе, над заводом, стояли деревянные дома рабочего поселка.
Аня очень торопилась, чтобы застать дома инженера Кельина, которого знала еще по Ленинграду. Он, наверное, сможет сказать ей, к кому обратиться, как верней устроиться на работу по специальности. Аня — чертежница.
Кельин работает на этом заводе, а с Кельиным они жили в Ленинграде в одном доме. Аня написала ему, он ответил, и вот она чуть не замерзла на пути к нему.
II