Повести и рассказы
Шрифт:
— Не гневи женщину, разгневанная женщина — страшна, — с мнимосерьезным лицом сказала Юля.
Она снова сделалась такой же, как вчера в кафе после того поцелуя, как уже была сегодня, когда тайно, улучив момент, пробралась к нему в номер мимо бдительно несущей свою вахту коридорной, и вновь в этом ее оживлении легко угадывалось старательно и неловко затушевываемое смущение.
«Ч-черт!..» — против воли опять пробормотал про себя Тугунин.
— Что, давай выбираться на свет белый, пойдем по Москве шляться? — произнес он вслух.
— Давай, — послушно и радостно
Они оделись, он вышел в коридор — коридор был пуст, белые пласты света из открытых дверей номеров, в которых убиралась горничная, рассекали его полутьму в противоположном конце.
— Выходи, — приказал он Юле.
Она вышмыгнула из номера и, не оглядываясь, пошла по коридору, неслышно ступая предусмотрительно взятыми у соседки взаймы вельветовыми мягкими туфлями.
Тугунин закрыл дверь, привел в порядок постель, подобрал с полу оброненную Юлей шпильку и, послонявшись бесцельно по номеру еще минут пять, оделся в уличное.
Они договорились встретиться во вчерашнем садике, во дворе соседнего дома. Юля уже ждала его. Она была в той же зеленой нейлоновой куртке и зеленых сапогах, в которые были заправлены с напуском клетчатые синие брюки, на плече у нее висела коричневая замшевая сумка, но, теперь Тугунину не увиделось в этом никакой дисгармонии.
Они позавтракали в плохоньком кафе поблизости — из окна видно было круглое, все в колоннах здание метро «ВДНХ», — вышли, и Тугунин позвонил в министерство. Подходило уже обеденное время, но он звонил со спокойной душой — он знал по опыту, что, пока заместитель изучит материалы, пройдет дня три и, следовательно, все это время ему просто незачем появляться в министерстве.
Так оно и оказалось, он повесил трубку и вышел из автомата. Юля стояла рядом, повернувшись спиной к ветру, руки у нее были в карманах, нос уже успел покраснеть.
— Может быть, мне следует восстановить свое доброе имя, сводить тебя все-таки в кино? — обнимая ее, спросил Тугунин.
— Угу, угу, — с радостной охотой отозвалась она. «Хоть бы он подольше изучал эту мою записку, недельку бы хоть», — подумалось Тугунину.
— Ну, ты с духами, можешь в других местах бить отбой, — сказал Тугунин в трубку и, глянув на расцветшую мигом от его взгляда в счастливой улыбке Юлю, подмигнул ей.
— Спасибо, Сережа, большое тебе спасибо, милый! — произнесла в трубке мать. — У тебя командировка, дела, а я тебя заставила бегать… ну ты уж извини меня, милый. Для себя я тебя бы…
— Ладно, — перебил ее Тугунин, — ничего.
— Когда возвращаешься?
— Не знаю пока, — ответил он. — Пока здесь. Ну, неделю — самое большее, больше-то не пробуду.
— Спасибо тебе, Сережа, такое спасибо… — вместо прощания еще раз принялась благодарить мать.
В трубке щелкнуло, надпись на табло — «до конца разговора осталось 30 секунд» — погасла.
— Пойдем, Шехерезада, — повесив трубку, притиснул Тугунин на мгновение Юлю к себе.
Они вытолкались из набитой до вокзальной тесноты маленькой комнатушки переговорного пункта и вышли в полукруглый, сбегавший к входным дверям двумя лестницами вестибюль.
— А красивая женщина, да? — спросила Юля.
— Кто?
— Ну, которой ты духи купил.
— Да это мать, — сказал Тугунин, усмехаясь. — Ты ж слышала, как я с ней разговаривал.
— Мало ли как разговаривал. — Юля засмеялась своим коротким, как бы глуповатым смешком. — Ну скажи, чего ты боишься?
— А я не боюсь, — улыбаясь вслед ей, пожал плечами Тугунин. — Я тебе сказал.
— Ну и таись, раз так хочешь, — демонстративно отвернулась она от него, заложив руки за спину, и тут же вновь повернулась, взяла его обеими руками за локоть и прижалась к нему. — А у тебя много было женщин, да? — спросила она, заглядывая ему в лицо сбоку вверх, щуря свои рысьи глаза с выжидательностью и любопытством.
Они миновали тамбур, открыли тяжелую, массивную дверь с большой круглой бронзовой ручкой и вышли на крыльцо. День выдался холодный, как все предыдущие, но спокойный, безветренный, и глубокая осенняя синева многочисленных прогалин в пепельно-белых облаках слепила глаза.
— Много, да? — снова спросила Юля, все так же прижимаясь к нему и заглядывая в лицо.
— Были… ну что ж ты думаешь… конечно, были, — усмехаясь, пробормотал Тугунин, косясь на нее сверху вниз. — А у тебя, а? — врастяжку произнес он, освободил свою руку из ее и крепко притиснул Юлю к себе. — У тебя много было мужчин, а ну-ка говори.
— А сколько это — много? — снова закидывая к нему наверх лицо, спросила она.
— Ну, сколько… ну двадцать, тридцать…
— А-а!.. — запнувшись, протянула она. — Ты знаешь, я вообще нравлюсь мужчинам. Ага. Со мной все время знакомятся. У меня, знаешь, одна история была — прямо как в какой-нибудь книге старой. От жены уходил, травился из-за меня, в больнице лежал… Умолял, чтобы я с ним была, а мне это не нужно было. Совершенно не нужно, ну вот совсем.
Тугунин не ожидал, что эти ее бездумные, легкомысленным тоном произнесенные слова отзовутся в нем такой саднящей, такой острой болью.
— Ну, еще б на такую не зариться, — как можно более веселым голосом произнес он, опустив руку и похлопав ее по бедру. — О-го-го, сколько огня в тебе! Мертвого разбудишь.
Они шли по Горького вверх, обратно в сторону «Галантереи», в которой купили духи. «Ой, а ты знаешь, я тебе достану!» — воскликнула она, когда он сказал, что ему нужны французские духи, а их нигде нет. — Мне моя подруга записку к одной продавщице дала, если что дефицитное купить. Они на юге в прошлом году познакомилась. Я не обращалась, мне но нужно было, а сейчас попробую, а?»
— Давай снова в «Галантерею» зайдем, — сказал Тугунин.
— Зачем? — спросила она.
— Ну, ну… — не сразу нашелся он, как сказать. Мгновение назад он осознал с отчетливой ясностью, что в понедельник, послезавтра, ни дня не задерживаясь, вероятно, уедет, и ему захотелось что-нибудь подарить ей.
Но она поняла и так.
— Нет, нечего нам больше заходить, — сказала она с такой холодностью и резкостью, что он больше не настаивал.
Время приближалось к двум, у продовольственных магазинов накапливались очереди.