Повести и рассказы
Шрифт:
Но и эти процедуры не подвели. Ленты с записями аппаратов подтвердили диагноз.
– Порядок, – повторил доктор Харрис. С этой запиской, – он сунул мне в руку что-то вроде рецепта, – явитесь в контору «Винс и Водичка» на Мейсенской улице.
Мной играли, как мячиком. Хмурый мужчина лет под пятьдесят, не то Винс, не то Водичка, избегая смотреть вам прямо в глаза, прочитал записку доктора Харриса, задал несколько вопросов об уровне моего образования, благосостояния и профессиональной обученности и позвонил кому-то по телефону.
– Есть ещё один от Харриса. Берни Янг, физик-лаборант в Институте новых физических проблем. Подходит
Получив ответ, он предложил мне явиться в офис Якова Стона на Блайдерской площади в многоэтажной резиденции торгово-промышленных городских воротил. Это был ещё один данайский дар: «подходит по всем данным». Третий и, видимо, последний должен был мне предложить неведомый Яков Стон.
В изысканно старинном кабинете без стекла и пластика меня принял худощавый, с густой проседью в волосах, неопределённого возраста человек с глубокими морщинами у губ, какие оставляет трудный путь наверх. Вероятно, Стон родился и вырос далеко не таким состоятельным человеком, чтобы купить контору в небоскрёбе торгово-промышленной резиденции. Но это меня совсем не касалось. Обо мне уже доложили, и я спокойно ждал вопросов, которые мне будут заданы.
– Берни Янг? – спросил Стон.
Я пожал плечами:
– Вероятно, вам об этом уже сказали.
– По специальности физик?
– Об этом я уже писал в юридическую контору.
– Меня зовут Яков, вас – Берни. Это упрощение снимает официальность с нашего разговора. А он будет долгим, если не возражаете.
Я снова пожал плечами. Какие же могут быть возражения, я пришёл по объявлению и ждал разъяснений. А времени у меня было достаточно.
– Вы уже четвёртый, которого я нанимаю для этой работы, и единственный, который может по-настоящему оценить обстановку, где придётся эту работу выполнять. У меня два гуманитарника и один совершенно невежественный субъект, шофёр по выучке и уголовник по склонности. Вы же человек с научно подготовленным мышлением.
– Не преувеличивайте, – перебил я, – обыкновенный физик-лаборант, отнюдь не элита.
– Я и не думал, что на моё предложение откликнется представитель научной элиты. Но мыслить научно вы можете и оценить обстановку тоже. А обстановка весьма необычная.
Стон прошёлся по комнате, не позволив мне встать, и продолжал с интонацией скорее застольного собеседника, чем нанимателя-шефа:
– Вы слышали об исчезновениях людей на Леймонтском шоссе?
– Читал в газетах, – сказал я равнодушно.
– И не пытались искать объяснения?
– У нас что-то говорили о супер– или гиперпространстве, то есть о пространстве, лежащем за пределами нашего трёхмерного мира, но я как-то не задумывался над этим. Не склонен к фантастике, да и в исчезновения не верил. Могли же люди куда-то уехать и где-то скрываться. А полиция часто делает из мухи слона.
– Полиция констатировала только факт исчезновения, но люди не исчезли. Они все умерли, Берни. Я сам видел их трупы. Они и сейчас там лежат.
– Где?
– В вашем гиперпространстве у «ведьмина столба».
У меня, вероятно, был вид идиота, так что Стон даже улыбнулся, наблюдая мою реакцию на его слова.
– «Ведьмин столб», – сказал он, – был врыт там, где стояли когда-то старые башмаки бродяги Кита. Он их снял, прежде чем нырнуть в гиперпространство. Не упрекайте меня в терминологии: мне ваше определение очень понравилось. Оно, пожалуй, точнее всего определяет и все последующие исчезновения. Я тоже побывал там. Только не умер, как видите.
Я молчал, ничего не понимая.
– Сейчас объясню, – продолжал Стон. – Иногда – далеко не всегда и не часто, мы это проверили, – у «ведьмина столба» появляется туманность, лёгкий дымок, сквозь который можно пройти. Вопрос: куда? За дымком недлинный коридор, этак метров тридцать, не больше. Человек может пройти по нему не сгибаясь. Окружающий мир исчезает в сумеречном свете, проникающем не сзади, откуда вы вышли, а спереди. Коридор не широк, посреди тропа, в зоне которой немеет вся левая сторона тела очевидно, реакция двух встречных воздушных потоков. Немеет полностью, парализуя всю сердечно-сосудистую систему. Но у меня сердце справа, а не слева, к тому же я шёл, прикасаясь, вернее, прижимаясь вплотную к правой стене, невидимой, но упругой на ощупь. Всех исчезнувших я нашёл в коридоре, но почему-то не разложившимися.
– Может быть, они ещё живы? – спросил я.
– Нет, сердце не билось и дыхания не было. К тому же прошло столько времени, что говорить об оживлении их бесполезно. Трупы не разложились из-за, вероятно, стерильной обстановки. А умерли они потому, что у них не было сердечной аномалии, которая сохранила мне жизнь… Сохранит она жизнь и вам, если вы, приняв моё предложение, пройдёте по этому коридору туда и обратно в наш мир, к ожидающему вас авто на шоссе.
– Зачем? – спросил я.
Стон посмотрел на меня пронзительно и угрожающе: видимо, в том, что он собирался сказать, и заключалось самое главное – последний данайский дар.
– Чтобы получить пять тысяч монет, – отчеканил он.
Я по-прежнему ничего не понял. Научный эксперимент? Подготовка эпохального, равного эйнштейновскому, открытия? Тогда зачем четверо подручных, не только научно не связанных, но и различных по своему образованию людей? И для чего секретность эксперимента и необычайно высокий для участия в нём гонорар?
– Выйдя из коридора, – продолжал Стон, – вы попадёте в ограниченное пространство, вроде параллелепипеда с закруглёнными углами, этак метров четыреста, на сто, чуть побольше стадионов в Лондоне и Мюнхене, оформленного скалами и утёсами вместо трибун, травы и неба. А вместо солнца ярчайший свет из каждого утёса или скалы, словно в них были источники света мощностью в несколько тысяч ватт. Вы едва не ослепнете от нестерпимого блеска, онемевшая левая нога не позволит вам идти дальше, и вы хлопнетесь, как и я, на россыпи острых хрустальных осколков на клочке земли вроде фермерского садика по своим размерам. Сознания вы не потеряете, но увидите нечто другое, не то, что вас окружает, – это вы рассмотрите после. Я, например, увидел сначала ленту как бы из цветных стеклышек, сумбурную и пёструю, вроде живописи абстракционистов, потом – реальность, живую человеческую жизнь, фактически свою жизнь от рождения до смерти, вернее, до путешествия в этот каменный сверкающий кокон. Не скажу вам, что это приятно. В моей жизни было немало дней и часов, о которых не хочется вспоминать, а галлюцинация воспроизвела их с полным совпадением ощущений. Вот почему я не иду сам вторично, а посылаю других, которые, как и я, могут пройти. Может, у вас была более спокойная и не трудная жизнь, вспомнить которую даже приятно; если нет, мужество и бесстрашие, конечно, необходимы. Воспоминания иногда болезненны, потому я и плачу так много.