Повести и рассказы
Шрифт:
А как действовать, если этой зимой путешествовал по ГДР, был в Берлине, в Дрездене, в Ростоке, пил пиво с прекрасными парнями с физфака Берлинского университета, пел "Катюшу" и "Левый марш", и никто не вспоминал о войне, о том, что, может быть, отец Димки сражался против отцов этих прекрасных парней с физфака, - никому до этого дела не было.
А сейчас есть дело, Димка? Вдруг один из черномундирников станет отцом кого-нибудь из тех немецких ребят? Ты сумеешь в него выстрелить, убить его?
Да нет же такой проблемы, нет: это только стык времен, а не само время, это иллюзия реальности, а не живая жизнь. Ой, Димка, не
И ты будешь стрелять, потому что в семи километрах отсюда люди, не подозревающие, что в их край вернулась война. Ты будешь стрелять ради них, Димка, понял?
Он понял. Он встал и пошел навстречу Старкову с ребятами. Он знал совершенно точно, что сумеет выстрелить - первым, если понадобится. А там, как говорит уважаемый шеф: все пули мимо нас!
– Ну, как там?
– спросил его Старков.
– По-прежнему, - сказал Димка.
– Где ружьишко?
– Получи.
– Олег протянул ему двустволку и сумку с патронами.
Димка деловито откинул стволы, вогнал в них патроны.
– Надо предупредить колхозников, - сказал он.
– Пойти должен Раф.
И Старков удивился даже не тому, что для Димки никакой проблемы не существовало (пойдет Раф - и точка!), а тому, как это было сказано: сухо, коротко - обсуждению не подлежит.
И даже Раф не стал по своему обыкновению возражать и ломаться, спросил только:
– А что я им скажу? Они же не поверят…
– А ты скажи так, чтоб поверили, - объяснил Димка.
– И пусть подготовятся к нападению: мало ли что… - Он все же не справился с ролью командира, вопросительно взглянул на Старкова: то ли я говорю?
И Старков кивнул утвердительно, добавил:
– Сюда никого с собой не веди. Надеюсь, помощь не понадобится: боя не будет. А сам останешься в деревне: проследишь за подготовкой к обороне, и без паники.
– Зачем?
– запротестовал Раф.
– Объясню им все и вернусь…
– Ты знаешь слово "приказ"?
– спросил Старков.
– Так вот, это приказ. И запомни: мы на войне. А ведь даже в мирное время приказы не обсуждаются. Иди. И будь осторожен. Обойдешь их с севера. На дорогу даже носа не высовывай. И помни: все пули мимо нас…
Раф недовольно - может быть, подчеркнуто, слишком подчеркнуто, - пожал плечами, поднял воротник куртки, пошел ссутулившись, сначала медленно, потом обернулся, улыбнулся неожиданно, сказал озорно:
– Предупрежу и вернусь. Привет!
– И, не дожидаясь ответных реплик, рванул в кусты, только брызги посыпались.
Старков тоже улыбнулся: ну что будешь делать, вернется, конечно, не может не вернуться, он и слова-то "приказ" толком не знает, ему не приказывали - просили, требовали, предлагали, а железное "надо" ему вполне заменяли вольные "может быть" и "неплохо бы".
Вот почему Старков все-таки улыбнулся - не до воспитания, нет времени, - пожал плечами, сказал Димке:
– Придется тебе еще раз заняться акробатикой…
Димка кивнул, отдал ружье Олегу, полез на дерево.
– Все еще возятся, - сказал он.
– Сучьев натащили - вагон. А машина буксует.
Надсадный рев мотора то взрывался, то стихал. До них долетели обрывки невнятных команд, криков и ругани.
– Быстро к дороге, - приказал Старков.
– И не шуметь!
Они добрались до небольшого холма недалеко от того места, где лесная дорога поворачивала к реке, пробиралась сквозь кусты орешника и, вырвавшись на полевой простор, бежала к деревне. Отсюда хорошо было видно, как все еще дергался в грязи помятый грузовик с промокшим брезентовым верхом и шла вокруг него все та же солдатская суетня. Пожалуй, скоро вытащат, подумал Старков, и до деревни доберутся хотя и позже Рафа, но все же скорее, чем тот сумеет втолковать колхозникам об опасности. Те даже поверить ему не успеют. Будут хмыкать, посмеиваться, покачивать головами, будут с жалостью смотреть на мальчишку и советовать ему приберечь свои шутки до первого апреля. Да что рассуждать: хорошо, если для колхозников вся эта история осталась бы глупой шуткой зарвавшегося физика, который даже и не думал о таких последствиях своего "эпохального" опыта.
Старков лег на мокрую траву, махнул рукой ребятам: ложись, мол, тоже, раздвинул ветви орешника, выставив синеватый ствол карабина.
"Вот и вернулась к тебе война, - горько подумал он, - не оставляет она тебя: ни в воспоминаниях, ни наяву. Воспоминания привычны: ими можно играть, как детскими кубиками, складывать пирамидки, а надоест - рассыпать. А явь - это похуже. Это нежданно и потому опасно. Боишься, Старков? Нет, конечно. Хотя их и вчетверо больше нас. Нет у меня к ним жалости, к этим возвращенным Временем фрицам, как и тридцать лет назад тоже не было. Сейчас у нас сорок второй на дворе - запомни. Фашисты идут к Волге. На Северном Кавказе - бои. Ленинград осажден. Отечество в опасности, Старков! Ты помнишь эту фразу? Вспомни ее хорошенько, перевари в себе. В опасности, понял, политрук?"
– Слушать мою команду, - шепотом приказал он.
– Не стрелять без приказа. Лежать молча. Пока…
Он боялся, что ребята начнут стрелять раньше времени. Знал, знал, что все равно им придется стрелять - как же иначе?
– и все же старался оттянуть этот момент. Не потому, что опасался промахов. И в мужестве их не сомневался. Ведь в годы войны такие же мальчишки и стреляли, и шли в атаку, и стояли насмерть, если требовалось. Но Старкову казалось, что до сознания его ребят все еще не дошла по-настоящему реальность возвращенного Временем прошлого. В их готовности к бою был какой-то элемент игры или, точнее, лабораторного эксперимента. Вероятно, им думалось, что стрелять придется хотя и в живых, но все же не "настоящих" людей, - те уже давно истлели и даже кости их не соберешь в этих лесных болотах. А Старков знал, что с отрезком возвращенного военного времени вернулись и его будни, тяготы, кровь и смерть. И если эти живые, по-настоящему живые гитлеровцы прорвутся к селу, будут и стрельба, и резня, и мертвые дети, и повешенные старики. Не о таком эксперименте он думал, потому и боялся за своих не переживших войны пареньков.
Он подтянул карабин к плечу, прижался щекой к его мокрому прикладу, поймал на мушку медленно, с трудом вращающееся по глине переднее колесо подымающейся из грязи машины, нажал на крючок. Карабин громыхнул неожиданно сильно в шуршащей тишине дождя. Грузовик резко повело на середину дороги, он влез колесами в наезженные колеи, дернулся вперед и замер, заглох, видимо, шофер выключил зажигание.
"Вот и все, - безразлично и буднично подумал Старков.
– Война объявлена…"