Повести и рассказы
Шрифт:
Шандыбович долго рассматривал эту бумажку, пощипывая бороду. Хотя все в выписке выглядело правильным и было довольно внушительно, бригадир не поверил ей и сам подался в правление. Его не было несколько дней, и все это время Крушники оставались без начальства, отчего, разумеется, ничто здесь не ухудшилось и не улучшилось.
В тот день, когда Виктор принял бригаду, Данила натянул подаренные сыном кирзовые сапоги, стеганку и неторопливо прошелся улицей. Была как раз самая распутица, грязь всюду - по колено. В такую пору его старые, на любой сезон, бахилы были бы как нельзя более кстати, но Бирюк не пожалел и сапог. Пусть хоть раз увидят люди, что и он может быть счастливым, пусть и позавидует кто-нибудь, если найдется такой завистливый.
Старик верил, что жизнь теперь у него пойдет радостно и гладко. Правда, пока он был в доме скорее за хозяйку, чем за хозяина: готовил сыну завтрак, варил щи да тушил бульбу на обед. Но он готов был делать для сына все что угодно, лишь бы только Витя не покидал его, жил дома. А мысли шли, конечно, дальше. Даст бог, придет время, что и кухарить ему не нужно будет: появится в хате молодая хозяйка, присмотрит и за сыном и за отцом. И мыслям этим конца не было. Каждый раз вставал перед глазами внучек - круглолицый, беленький, точь-в-точь как был когда-то Витя.
Время от времени, завтракая вместе или за обедом, Данила намекал сыну про женитьбу. Тот, добродушно улыбаясь, крутил головой и говорил, что сейчас ему некогда и думать об этом, нужно наводить порядок в бригаде.
И действительно, Виктор целые дни был занят работой. Он, казалось, слишком даже активно месил грязь по улице, каждый час находил себе дело, может быть, и не разбираясь как следует, нужное оно или нет. Чуть ли не ежедневно из правления приходили бумажки с размашистой, замысловатой подписью. Новый бригадир старался в точности исполнять все, что там было написано, и регулярно посылал отчеты в правление.
Когда сын приходил домой позднее обычного, Данила быстро слезал с печи, чтобы открыть ему, а потом, пока не возвращался вспугнутый стариковский сон, думал: с кем же это парень стоял сегодня у калитки? Пока на примете у старика были только двое - Ольга и Лариса. А что, если сын вдруг спросит: к которой свататься, которая нам больше подходит? Вот и гадай тогда, что ему сказать. Ольга, конечно, побогаче. У этой всякого добра много, да и папаша большое приданое даст. Зато Лариса лицом красивее и ласковая, никогда никого не обидит. Насчет Ольги были еще и другие мысли. Не виновата, правда, девчонка, но уж очень, если подумать, отец у нее не такой какой-то человек. Не любят его люди. И не потому Данила так относился к своему соседу, что тот едва не каждый раз при встрече вызывал у старика воспоминания о былом. Прожитые годы многое стерли из памяти. Бывший бригадир не нравился ему просто как человек, своим характером. И все-таки бывали во время этих ночных размышлений у Данилы трудные минуты, да такие трудные, что не хватало сил бороться с собой. Стукнет вдруг в голову, что Ольга, может быть, сестра Виктору, и сразу темнеет в глазах, не хочется жить на свете.
Когда Данила заводил дома разговор про Ольгу, сын безразлично улыбался и чаще всего сводил все на шутку. Тогда отец и радовался в душе и словно бы о чем-то жалел. О чем жалел - это ясно. Разве плохо было бы сразу поставить в хлев корову, загнать в катух, который уже столько лет пустует, гладкого кабанчика?
Когда же хоть одним словом упоминалась Лариса, глаза у Виктора загорались, он смотрел на отца с радостным возбуждением.
Лариса стояла на мостике с низкими перильцами и смотрела на широкое поле. Под мостиком спокойно, с тихим говорком текла речка. Какой ласковой и красивой стала теперь эта речка! Берега зеленые, мягкие, так и манят к себе. Вода чистая, прозрачная, на дне каждый камушек виден.
А кажется, еще совсем недавно речка была бурной и грозной. Вода шумела под самым настилом мостика и несла мелкие льдины и почерневшие комья снега. Страшно было подумать, что произойдет, если вода поднимется еще хоть на несколько сантиметров. Неудержимые потоки сорвут тогда мостик и понесут его в другую, большую реку, а оттуда - прямо в море.
Страшно тогда было стоять на этом мостике одной. Но с Виктором забывался всякий страх.
В тот день они вдвоем осматривали участок, отведенный под лен. Не везде еще можно было пройти, так что всего поля не осмотрели. После воды и вязкой грязи под ногами они почувствовали на мостике такую легкость, словно стояли на клубной сцене. Лариса оперлась ладонями о сухие и, казалось, даже согретые дневным солнцем перильца. Короткий полушубок с серой барашковой отделкой расстегнула. Кубанка из такой же самой овчинки держалась, видно, только на тугом узле темно-русых волос. Весь лоб у девушки был открыт, щеки розовели от долгой и трудной ходьбы и вешнего ветра.
Виктор был в ладно скроенном бушлатике, в летней фуражке с едва заметным следом на том месте околышка, где недавно была красная звездочка. Он наклонился над перилами, пытаясь достать рукой воду, и Лариса вскрикнула, неожиданно для себя схватила парня за плечи. Виктор выпрямился, с радостным удивлением посмотрел на девушку.
– Мне показалось, - со смущенной улыбкой проговорила она, - что перила зашатались.
Виктор ласково взял ее за руки.
– Тут все сделано прочно, - сочувственно произнес он. - Только долго не смотри в воду, может голова закружиться. Смотри лучше на меня, Лара.
– А ты на меня смотришь?
– Смотрю, Лариса, с малых лет я на тебя смотрю, если хочешь знать.
– Не вспоминай лучше, - все еще продолжая шутить, сказала Лариса. Житья мне не давал!
– Потому что любил, - крепко сжимая ее руки, сказал Виктор, - только сам об этом не знал. Лариса, милая! Теперь-то я знаю! Днем и ночью думаю о тебе. - Он потихоньку, несмело привлек ее к себе.
Девушка не вырывала рук, а только смотрела на Виктора как-то совсем-совсем по-особенному. Молчала и смотрела, даже не улыбалась. Глаза ее блестели, и казалось в весенних сумерках, что речка, стремительная и неугомонная, отражалась в них.
Вдруг она сильным рывком высвободила свои руки. Виктор вздрогнул. Но не успел он прийти в себя, как девушка, так же мгновенно и порывисто, обхватила его за шею и упала лицом ему на грудь.
...Пускай бы и снесло в эту минуту крушниковский мостик! Пускай бы он мчал их на бурных волнах в самое синее море! Не страшно! Поплыла бы Лариса хоть на край света, но только вместе с Витей, только бы держать его вот так в первых своих девичьих объятиях и чувствовать радостный, неудержимый стук его сердца...
В тот вечер Лариса не могла усидеть в хате. Ей казалось, что мать посматривает на нее с каким-то укором и подозрением, что Павел все время хочет сказать что-то смешное по ее адресу и только ждет удобного случая. Девушка наскоро поужинала и выбежала на улицу. И тут не в компанию ее потянуло, не к подругам. На сердце было такое, о чем не расскажешь никому: ни матери, ни самой близкой подруге. Даже Виктору Лариса не смогла бы теперь сказать ни единого слова. Хотелось побыть одной, только одной. Идти куда-то и идти, думать, вспоминать. И если бы сутки шла так, в одиночестве и в тишине, все равно не терялась бы свежесть тех чувств, которые приходят, пожалуй, один раз в жизни. А как хотелось бы сохранить их долго-долго! Поэтому - одиночество и молчание. Скажешь кому-нибудь слово, и уже не будет этого неизведанного трепета в груди, этого волшебного света, хлынувшего в душу.