Повести и рассказы
Шрифт:
На виске у Юрия рядом с набухшей синеющей жилкой сидел шальной комар, не боявшийся даже жары, и жалил, жалил нестерпимо. Но Юрий ничего не чувствовал. Он с затаенным волнением думал о том, сумеет ли капитан провести огромный плот через Нижне-Балымерский перекат.
Глушков зорко следил за курсом «Сокола», наблюдал в бинокль за плотом. Изредка он отдавал Агафонову короткие приказания:
— Право руля… Так держать!
По-прежнему немилосердно палило солнце. В синем кителе, застегнутом на все пуговицы, капитану будто бы не было жарко. Он все время находился в движении. Он то стоял на левом мостике, поглядывая на чешуйчатую рябь, клином протянувшуюся по поверхности реки от Малого Балымерского острова чуть ли не до парохода, и думая о том, насколько еще можно приблизиться к этой предательски красиво серебрившейся ряби, то крупным шагом направлялся на правый мостик и устремлял свой настороженный взгляд на корму плота.
«Точно ли я все рассчитал? — говорил этот взгляд. — Вовремя ли взял курс на красные бакены?»
Еще раз взглянув на огромный плот, занявший весь судовой ход, капитан снова возвращался к левому борту.
Вдруг он остановился напротив Юрия:
— Видишь, Панин, должны жаться к красным бакенам. А правильно ли это? Не подстерегает ли нас тут другая опасность?
— Близко тоже нельзя, — рассудительно сказал Юрий и прихлопнул на виске комара. — «Сокол» сам может сесть на мель.
— Верно. Тогда, спрашивается, как избежать этого?
Юрий снова подумал:
— Надо применить наметывание — измерение глубины проходимого участка.
— Тоже верно. — Капитан перевёл взгляд на Геннадия, сидевшего на скамье. — Ну-ка, Жучков, беги вниз и возьми наметку с правого борта.
— Есть, Сергей Васильич!
Низко на лоб надвинув фуражку и ни разу не взглянув на Юрия, Геннадий побежал к трапу.
Подойдя к поручням, Юрий заглянул на нижнюю палубу.
«Только бы не упустил наметку, — подумал Юрий, на минуту забывая о ссоре с товарищем. — А то… просмеют парня на все судно».
Геннадий уже взял длинный тонкий шест с черными и белыми полосками — делениями — и стал заносить его концом вперед.
«Так, — с одобрением кивнул Юрий. — Теперь опускай вертикально… Молодчина!»
Опуская шест в воду, Геннадий перегнулся через борт.
«Смотри, дуралей, не кувыркнись вниз головой», — мысленно предупредил его Юрий.
— Не маячит [2] ! — протяжно прокричал Геннадий, вынимая из воды гнувшийся шест-наметку. От натуги и усердия он даже покраснел.
2
Не маячит — не достает дна.
При следующем измерении наметка тоже не достала дна. Стоя на мостике, Глушков оглянулся назад, в сторону рубки. Он ничего не сказал, но Агафонов, без слов поняв капитана, повернул штурвал. «Сокол» слегка подался вправо.
Минут через пять Геннадий прокричал новое показание:
— Под табак!
Юрий улыбнулся, вспомнив происхождение этого термина.
Когда-то в старину купеческие баржи по Волге водили бурлаки. Каторжным был этот труд. Потащи-ка изо дня в день навстречу течению тяжелую посудину! А идти приходилось не по ровному месту: где по песку, где по камням, а где и по воде, чтобы мель обойти. Чтобы не замочить кисеты с табаком, бурлаки на веревочке на шею их вешали. Когда вода доходила переднему бурлаку до кисета, он кричал на баржу: «Под табак!» И на барже правили ближе к берегу. С тех самых времен и говорят так.
Теперь, когда матрос кричит «под табак», это значит, что наметка хотя дно и достает, но все ее деления находятся под водой.
— Шесть с половиной! — донеслось снизу.
Когда наметка показала пять с половиной футов, капитан махнул рулевому рукой, и пароход стал отходить от мелководья.
Но вот мель кончилась — прошли последний красный бакен, и с капитанского мостика последовала команда прекратить наметку.
Теперь внимание всех было приковано к плоту. Он постепенно сваливался в Сергиевский яр.
Юрий сбегал в кубрик за биноклем, навел его на плот. Отчетливо была видна корма с домами, медленно приближавшаяся к обрывистому глинистому берегу, возле которого кипела, словно в адском котле, вода.
— Алеша, гляди! — шепотком заговорил Геннадий, обращаясь к радисту Кнопочкину. — Сейчас… сейчас наскочит…
— Помолчи! — поморщился радист, по забывчивости жуя мундштук давно потухшей папиросы.
А корма все ближе и ближе подкатывалась к отвесной осклизлой стене, как бы ременным ямщицким кнутищем исхлестанной рубцами трещин. Из трещин сочились ручейки, вероятно, ледяной подземной воды.
Еще миг — и плот с разлета грохнется о твердый, словно кремень, яр, и тогда…
Юрию страшно было подумать, что произойдет тогда с этой огромной массой рябившего в глазах леса, протянувшейся сейчас широкой и длинной лентой наискосок Волги.
На берегу, над страшным бездонным обрывищем, стояли девушки в ярких сарафанах и кофтах и что-то голосисто кричали, размахивая белыми косынками. В стороне от девушек под курчавым вязом лежал в телеге на свежескошенной траве парень, равнодушный ко всему на свете, и пиликал на гармошке, еле-еле растягивая мехи. В бинокль были видны и потрепанные мехи с лазоревыми цветочками, и ноги парня в пропыленных сапогах, свисавшие с телеги, и чекушка на заднем колесе, выпачканная густой черной мазью.
«И как он может спокойно лежать?» — с ожесточением комкая между пальцами ремешок, мельком подумал Юрий про парня и тотчас забыл о нем, снова направляя бинокль на корму плота.
Кнопочкин потянул из рук Юрия бинокль.
— Я на минуту, — пообещал он и жадно приник к окулярам.
Юрий заслонился от солнца рукой. Но едва он глянул на плот, как в ту же секунду зажмурился, чувствуя что еще миг — и произойдет несчастье: корма налетит на берег Но внезапно Юрия оглушил радостный крик.
— Не задела, не задела!
Это кричал Генка.
— Потише ты, чирок-свистунок! — сказал Кнопочкин и улыбнулся — широко, во все свое некрасивое лицо. — Разминулись с яром!
Юрий открыл глаза.
Плот уже не приближался к страшному яру, нет, он постепенно удалялся от него, и бурлящая полоса воды все расширялась и расширялась между берегом и кормой.
— Ну и ну… Даже при точно рассчитанном курсе и то чуть не столкнулись с яром, — говорил Кнопочкин, возвращая Юрию бинокль. — А вот, если укоротить трос, как предлагает Михаил… тогда, пожалуй, такой опасности не будет.