Повести и рассказы
Шрифт:
— Понял! — обрадованно сказал Геннадий.
Агафонов потушил окурок и бросил его за борт.
— Эх, забыл спросить тебя, — словно между прочим, проговорил он, — с Паниным-то вы теперь помирились?
Геннадий отвел взгляд и ничего не сказал.
— Что же ты молчишь?
— Он не хочет… Когда от капитана вышли, он сразу ушел. И слова не сказал.
— Да-а, тонкое это дело — дружба, — задумчиво протянул Агафонов. — Нелегко ее заслужить!
Он помолчал, поглядывая по сторонам, и запел:
Летим мы по вольному свету,
Нас ветру догнать нелегко,
До самой далекой планеты
Не так уж…
И полюбилась же мне эта песня! — сказал он со вздохом, перестав петь так же неожиданно, как и начал. — Про летчиков она сложена… Про большую мечту. Запоешь — и кажется, будто крылья у тебя выросли и ты летишь по вольному свету. А если надо будет, поднатужишься — и самая далекая-раздалекая планета близкой станет! — Спохватившись, Агафонов проворно поднялся на ноги. — Пойдем-ка, парень, пора к расчалке готовиться.
Показались Ундоровские горы полуголые холмы с редким леском по склонам. В смутном, переменчивом свете только что взошедшей луны, то и дело скрывавшейся за тучи, горы выглядели ниже, приземистее, чем они были на самом деле. Тускло сияли оголенные выступы, точно медные лбы окаменевших великанов.
«Тоже… горы называются!» — разочарованно подумал Геннадий.
Но что это такое белеет вон там, из-за обрыва? И самая обыкновенная известняковая глыба, нависшая над макушками притаившихся в овраге деревьев, уже представилась Геннадию башней, развалиной грозной крепости, когда-то, в богатырскую старину, стоявшей над кручей. Геннадий уже видел и остатки неприступных стен, лепившихся по склону горы.
А когда «Сокол» совсем близко подошел к правому берегу, Ундоровские горы уже не казались Геннадию неприглядными и скучными, как вначале, хотя полуразрушенная башня и крепостные стены были только видениями.
Место здесь и на самом деле было удобное для расчалки: течение тихое, глубина большая. Ветришко, как говорят на Волге, передувавший закат, то чуть стихал, то налетал сызнова и никак не давал Волге «замаслиться», и она то и дело покрывалась чешуйчатой рябью — шамрой.
Из Ульяновска вот-вот должны были подойти вспомогательные суда. После расчалки каравана на два плота они-то и поведут под мост второй плот. Но буксиры что-то запаздывали, и это беспокоило капитана. Он боялся, как бы ветер не окреп, не набрал силу. При ветре труднее было бы справиться с работой. И Глушков нет-нет да и посматривал в бинокль в сторону Ульяновска.
Но вот вдали, наконец, показались две черные точки с еле приметными огоньками.
— Идут работяги! — сказал Агафонов.
Капитан еще раз поднес к глазам бинокль и приказал начинать расчалку.
«Сокол» отдал трос и стал приближаться к плоту, который шел теперь самосплавом. На последнем челене стояла Вера Соболева и, глядя на приближавшееся судно, махала рукой:
— Милости просим в гости! Мы вас заждались!
— А блины, бригадир, будут? — спросил Глушков, надевая на руки брезентовые рукавицы. Он уже стоял на нижней палубе.
Лишь только «Сокол» подвалил к плоту, капитан первым прыгнул па бревна. За Глушковым попрыгали Агафонов, Кнопочкин, Юрий, кочегар Илья и еще несколько человек из команды. Даже Люба Тимченко, нарядившись в стеганую кацавейку и белый платочек, тоже отправилась на плот.
Последним к борту подбежал раздосадованный Геннадий. Но его задержал механик Александр Антоныч и заставил надеть ватник.
Стараясь не глядеть в темный провал между «Соколом» и челеном, Геннадий подошел к краю борта и прыгнул.
Он смахнул с лица брызги и помчался к правому краю плота, перескакивая через водяные прогалины.
«Еще кто-нибудь сочинит, будто я опять отлыниваю от работы», — говорил он себе, совсем не думая о том, что впопыхах легко поскользнуться на шатких бревнах.
— Генка, это ты? — окликнул Геннадия чей-то голос.
Он оглянулся и увидел Женю.
Девочка была в зеленом свитере и черной юбке. На голове большой шерстяной платок, а на ногах хромовые сапожки.
Геннадий на миг приостановился, спросил!
— Ты куда?
— Помогать… трос вытаскивать! — еле переводя дух, ответила она.
— Топай за мной! — скомандовал Геннадий.
Но Женя раньше его подбежала к девушкам-сплавщицам, вынимавшим из воды тяжелый стальной трос.
— Вставай рядом, — сказала Женя Геннадию.
Засучив рукава, Геннадий схватился за мокрый трос.
— Ого-го, еще работнички подвалили! — одобрительно сказала стоявшая впереди Жени высокая девушка.
— А ну, девоньки, покажем пароходским, где раки зимуют! — засмеялась Зина, подружка Веры Соболевой.
Геннадий промолчал, он только поспешнее стал перебирать руками, и трос, будто живой, заскользил по ладоням.
«Тоже мне — «покажем пароходским»! — передразнил он про себя Зину, побаиваясь острой на язык девушки. — Это еще поглядим, кто расторопнее!»
Теперь он думал только о том, чтобы не отстать от других. Геннадия захватил быстрый темп работы. А веселые шутки, которыми перебрасывались между собой девушки, разжигали азарт.
Когда высокая девушка, стоявшая впереди Жени, почему-то на секунду замешкалась, задерживая подачу троса, Геннадий требовательно закричал:
— Э-эй, не спать!
И повсюду слышались отрывистые веселые выкрики, четкая команда. Все торопились, но никто не суетился. Одни вытаскивали из воды основной трос, другие закрепляли на гаке временный, третьи сбрасывали поперечные счалы, с помощью которых были соединены обе половины большого плота.
К девушкам, с которыми работал Геннадий, подошел капитан Глушков:
— Как, девчата, кто над кем взял верх: трос над вами или вы над тросом?
Сразу раздалось несколько голосов: