Повести и рассказы
Шрифт:
— Пусть попробует.
— Есть у нас одно место в лугах, — соврал Тимур. — Специально для Альберта Фаузовича держим.
И к великому изумлению, к презрительному недоумению пасечников, снова был ответ:
— Начар бал. (Плохой мед.)
Налили еще банку, отослали.
На следующий вечер (было воскресенье) приехал сам первый секретарь.
В пиджаке и глаженых брюках, с галстуком в горошек, как у Ленина на картинках, быстро вертя головой, словно дятел, выбирающий на дереве, куда клюнуть, стремительно заговорил:
— Етит-твою,
— Етит-твою! — вспылил контуженый Тимур. — Васил, слышишь?! Мед плохой!
— Плохой? — тихо спросил Васил.
— Да! — закричали три помощника, упреждая гнев начальника, который в эти секунды срывал с горла галстук. — Мы ждем в гости… из обкома… люди скажут: и это они называют хорошим медом?! Даже сравнивают с башкирским! Да, Альберт Фаузович?
Тимур зло рассмеялся.
— Чего смеешься? — подступил к нему один из помощников, играя бровями. — Не над собой смеешься?
Видимо, партийный чиновник и Гоголя читал. Очень подлый был этот Саватеев, по национальности вроде русский, но, угождая начальству, говорил с акцентом. А главное не в этом — сам он был алкаш, второй раз женат, но очень любил читать нотации в сельских клубах о нравственности.
— Я смеюсь, — сказал Тимур, — потому что мед башкирский. Васил его в Уфе на ярмарке купил.
— Что?! — взъярился Курбанов. — Вы еще обманываете меня?! Думаете, моя жена мед от меда не отличит?!
— Я пошутил, — нахмурился Тимур. — Это наш мед. Но ведь немного лучше прежнего? Вот попробуйте. — И он вынул из бидона и протянул начальству деревянную ложку с золотистым округлым мерцающим комком, который на глазах менял форму и начинал литься в бидон тончайшей — тоньше волоса — струйкой. — Попробуйте!
Курбанов высокомерно подставил палец — палец оплела волшебным узором прозрачная нить.
— Ну? — спрашивал Тимур. — Немного лучше?
То ли Курбанов почувствовал что-то неладное в этой истории (а все люди, даже коммунисты, боялись быть осмеянными), то ли в самом деле понял, что мед хороший, — но буркнул:
— Немного лучше.
Саватеев, однако, не унимался:
— Что за игрушки вы тут разыгрываете?! То башкирский, то не башкирский. Товарищ Курбанов все знает.
— Слушай, пошел ты на хер!.. — вдруг негромко произнес молчавший Васил.
— Что?! — захрипел Саватеев. — Что он мне сказал?
— Он вам сказал, — отвечал на татарском языке Тимур, широко улыбаясь Курбанову, — что предлагает отведать медовухи, которую мы сделали из этого нового урожая. «Хир» по-татарски — свежий воздух. Идемте под навес, и попробуете.
Трудно сказать, что двигало Курбановым, но с неожиданной улыбкой он кивнул помощникам:
— Попробуйте. Может быть, возьмем для больших гостей.
Думаю, его развеселило объяснение Тимура, что такое «хир».
— Не бойтесь, — продолжал Тимур, — я первый выпью.
Васил вынес из избушки гармонь, заиграл красивую песню «Минзаля», чтобы хотя бы немного смягчить души приезжих, да и себя успокоить.
«Шестерки» начальника приняли в заранее приготовленные чистые эмалированные кружки хмельное пойло, шибавшее медом и дрожжами, и, глянув на товарища Курбанова, отпили.
— Ну как? — спросил он.
Никто из них не знал, как ответить. Похвалить — вдруг начальнику медовуха не понравится. Поругать — опять же неизвестно, что скажет потом Курбанов.
И не смолчал один Саватеев, все же в нем кипела обида, он прекрасно понял, что Тимур и Васил над ним насмеялись. Понял по переглядыванию коллег, по их ухмылкам.
— Я думаю, товарищ Курбанов, это обычная сивуха. Видите, и сам он только глотнул. И братеник совсем не пьет.
— Ему нельзя, — серьезно ответил Тимур. — Лучше я выпью за него. — И допил кружку.
— Еще выпей, — процедил Саватеев. — Может, ты нас отравить хочешь? Я думаю, товарищ Курбанов, этот мед — остатки с прошлого года. А хороший они продают. По моим сведениям, вот этого, — он кивнул на Васила, — видели у нас в райцентре, покупал в магазине тряпки для женщин. Откуда у колхозника деньги?
Как мне рассказали земляки, далее произошло что-то ужасное. Тимур упал на землю и стал биться в судорогах, поднялась пыль, зазвенели пчелы, отлетела в сторону какая-то плошка. К брату на помощь метнулся Васил и, мигом сообразив, сунул ему между зубов ручку деревянной ложки, которую Тимур тут же — щелчком — перегрыз, как дудочку вермишели…
— Успокойся, дорогой, успокойся… — бормотал Васил. — Он контуженый… успокойся…
Тимур хрипел и выгибался возле ног приезжих.
— Поехали! — скомандовал, морщась и отступая к белой «Волге», Курбанов. — Они тут разберутся. Алкоголики!..
— Да это провокация! — махнул рукой Саватеев. — Картинку гонят!
И вот этой фразы не смог простить ему Васил.
Отпрыгнув от брата, он цепко ухватил за руки Саватеева:
— Провокация?! — дернул, сорвал того с ног и, раскрутив вокруг себя, как это ныне делают фигуристы друг с другом на льду, швырнул с крутого берега. — Хасрат! (Жалкая тварь!)
Слышно было, как Саватеев шлепнулся в воду и метался там в камышах.
— Как вы смеете?! — завопили помощники.
Васил, не отвечая, задом к ним, склонился над братом. Тот стонал, дергал ногами.
Дождавшись мокрого помощника, гости из райцентра быстро укатили.
Через два часа явилась милиция, Васила арестовали.
— Мне мама писала, посадили и Тимура, — напомнил я новым пасечникам.
— Да. Тут такое дело. — И земляки поведали конец этой истории.
На суд в райцентр, когда судили Васила, явился его брат Тимур.
Его не хотели в зал с портретами и красным знаменем впускать, но он был прилично одет, побрит, спокоен. Сказал:
— Я дам показания.
Кое-кого смутила сумка у него в руках, в ней что-то глухо жужжало.