Повести и рассказы
Шрифт:
Карл загородил ей дорогу.
— Господин доктор Клебе, я думаю, что ех, — шепнул он, страшась этого непонятного, знахарского слова.
Они побежали вниз.
У кабинета, как на карауле, стоял почтальон, подперев стулом свою сумку! Гофман вошла первой.
Клебе был бледно-желт и так спокоен, как будто ничего особенного не случилось. Тело его было прикрыто смятой простыней.
Гофман стала так, чтобы ее лицо не видел Карл: она зажмурилась, потому что не могла смотреть на Клебе. Она хотела нащупать его пульс, но ощутила
— Это случилось несколько часов назад.
— Он мертв? — спросил из дверей почтальон.
— Я сразу определил, — сказал Карл.
Гофман увидела на столике шприц и пустой желтый флакон.
— Смерть последовала, вероятно, от морфия, — по-больничному сказала она, нагнувшись к флакону.
— Ага, — сказал почтальон. — наложил на себя руки. У меня это второй такой случай.
— Надо сообщить полиции, я знаю порядок, — сказал Карл.
Он оправился от испуга, но его еще лихорадила потребность действовать.
Гофман испытывала страшную перемену, совершавшуюся в эту минуту в мире, прежде всего — в ее мире, вокруг нее. Доктор Клебе, все время живо пребывавший в ее сознании, в один миг непостижимо заменился трупом под смятой простыней. Мгновение назад жизнь как будто не требовала к себе никакого внимания, подразумевалось, что ход ее не только не нуждается во вмешательстве, но еще сам подталкивает человека. А тут она вдруг вцепилась в человека, словно в ужасе, что ход ее сейчас же остановится, и Гофман слышала ее панический вопль: «Толкай мой ход, двигай, сильнее, скорее, а то, видишь?.. Посмотри на кровать, взгляни, взгляни!» И нельзя было не двигаться. Из Арктура оказалась вывернутой ось, ее надо было заменить. И Гофман в первый же миг, как только увидела смерть, поняла, что сделалась теперь главной, старшей в Арктуре, и ей, так же как Карлу, захотелось действовать и решать. Но ее непрерывно поташнивало, и она боялась, что упадет.
Рука поискала инструменты, не потому, что они были нужны, а как спасительную соломинку, но, коснувшись мохнатого купального халата, растерянно повисла в воздухе. Затем, будто найдясь, Гофман щелкнула пальцами, на мужской лад.
— Карл, — сказала она, — принесите мой халат из лаборатории.
Он в два скачка слетал за халатом, помог ей одеться, и она, застегнувшись на все пуговицы, сразу будто прислонилась к устойчивым подпоркам.
— А почему это валяется? — спросил почтальон, внушительно показывая на книги и ноты, рассыпанные по полу.
— Не знаю, — быстро сказал Карл.
Его цветущая краска стала убывать с лица.
— Мы с Лизль были у господина доктора вчера к вечеру. Он смотрел ноты. Может, уронил. Вот так вот стоял и, наверно, уронил.
— Вы когда были у господина доктора? — спросила Гофман, подходя к письменному столу.
— В сумерки. Или перед сумерками.
— И что же господин доктор? Вы что-нибудь заметили?
— Ничего
Гофман уже не слушала: заметив посередине стола исписанную бумагу, она, спеша, перескакивая через неясные слова, читала. Тогда и Карл, подойдя и наклонившись, стал читать.
Была заполнена почти вся страница крупным, неэкономным почерком. Кое-где рука, видно, дрогнула, но подпись не имела ни малейшего отклонения от обычной, и росчерк удался, как всегда: тонкий, воздушный овал с двумя хвостиками внутри.
Гофман хотела взять записку, но Карл удержал:
— Фрейлейн доктор, надо оставить, как было: я знаю порядок.
Он уже опять сиял, поняв из записки только то, что там не было о нем ни слова.
— Предсмертное письмо? Это у них обычай, — сказал почтальон, покосившись на кровать.
— Я спишу, — сказала Гофман, доставая из кармана блокнот, — а вы, Карл, приготовьте объявление на дверь.
Он понятливо мотнул головой, выбрал подходящий листок бумаги, пристроился на краю стола и разметил, как лучше написать два слова.
Тогда и почтальон, отстегнув маленький карман сумки, вытянул телеграмму, помусолил на ней пальцем уголок и принялся писать. Минута прошла в молчании.
Первым кончил Карл. Подвинувшись к почтальону, он заглянул через его плечо. Старательными готическими буквами, как в тетрадке чистописания, на телеграмме было выведено: «Господин адресат скончался. Старший почтальон» — и подпись.
— А деньги? — спросил Карл.
— Назад отправителю.
— От кого перевод?
— От господина Кречмара, Гамбург.
— Слышите, фрейлейн доктор, — сказал Карл, — отец фрейлейн Кречмар перевел деньги. Это на ее похороны.
Ои подмигнул на кровать и сказал почтальону:
— А кто переведет на его похороны?
— Имеются наследники? — спросил почтальон.
— Он раз был женат, супруга бросила его.
— Поторопилась.
Карл вздохнул.
— Он был хороший человек, но у него не хватало денег. Одни долги. Он поэтому и…
— А-а, — сказал почтальон, — он поэтому и…
Гофман кончила списывать: все трое, не оглядываясь, вышли из комнаты. Карл наколол на дверь листок:
«Визиты запрещены».
— Я пойду звонить в полицию, — сказала Гофман.
— Я здорово опаздываю из-за этой истории, — проворчал почтальон.
— Наверно, полна денег? — шутя тронул сумку Карл.
Почтальон надул щеки и с сопением выпустил сквозь усы воздух.
— Рекламы. Два раза в день полна реклам. Как я жив — не знаю. Адэ.
Лизль выглядывала из угла, готовясь наброситься на Карла с расспросами. Он подозвал ее сильным кивком.
— Наш доктор, — сказал он тихо и пальцем вычертил в воздухе крестик.
Лизль присела. Проведя рукою поперек горла, она показала на потолок.