Повести и рассказы
Шрифт:
Федор опустил глаза. Кровь прилила к его ушам. Он больше ничего не слышал и очнулся лишь после того, как увидел, будто во сне, совсем рядом удивленные глаза Антонины Сергеевны, переполненные ласкающей темнотой. Она что-то говорила ему.
— Я еще раз говорю, что никакого участия… — начал он, потупясь.
— Да, — сказал Фаворов. — Это они вдвоем: Газукин и Гусаров, — И, став к Феде спиной, закрыл Антонину Сергеевну, но девушка бесцеремонно отодвинула его в сторону.
— А я тоже, как Царев. Не понимала вас. Представляла вас совсем другим!
— Это человек с характером, — сказал Фаворов и опять закрыл Антонину Сергеевну своей красиво очерченной
Для всех, кроме Феди, этот разговор остался незаметной, мелкой паузой. Но для Федора каждое слово здесь было полно значения. Опять он предстал перед Антониной Сергеевной не самим собой: его хвалили за чужие подвиги.
«Что же сделать? — подумал он. — Что?» Он и здесь, на механическом заводе, уже несколько дней подряд точил болванки для болтов и до такой степени набил руку, что мог делать одновременно две вещи: точить болт и оборудовать сцену для драмкружка. Поворачивая рукоятку суппорта, Федя видел перед собой эту сцену. В его мечтах она была уже готова. Занавес открывался бесшумно, в глубине висели темные полотнища, а в зале стояли уже не лавки, а лакированные стулья, ряд за рядом, понижаясь к сцене. Зрители невольно ускоряли шаг, направляясь по покатому проходу к первым рядам. Мысль о таком зале часто приходила Феде в голову, когда, возвращаясь с работы, он спускался по склону к поселку. И Федя вместе со зрителями ускорял шаг.
Между прочим, артистов на руднике оказалось много. На первый сбор драмкружка пришли начальник химической лаборатории Степчиков, ребята с электростанции, Антонина Сергеевна и три молодых инженера, в том числе Фаворов, который явился в новом костюме, разложив на пиджаке по-летнему воротник сорочки. Распахнув пальто, чтобы было видно этот воротник, Фаворов сел поодаль — он забежал сюда будто бы из любопытства. Пришли еще взрывники, машинист экскаватора, несколько продавщиц и вся бухгалтерия. Среди продавщиц была и полная красавица Уляша, похожая на украинку, и поэтому в самом темном углу зала мерцали сумрачные глаза Газукина, про которого Уляша, громко и счастливо хохоча, говорила: «Мой разводящий».
Федя показал пьесы, и почти без споров кружок решил ставить «Недоросля». Когда Федор в тишине стал читать эту пьесу, в первом же действии у него за спиной вырос начальник лаборатории Степчиков и стал странным образом двоить чтение, шевеля губами и изображая жестом и в лице то Митрофанушку, то Простакову.
— Может, вы хотите почитать? — спросил Федя.
Степчиков сразу согласился и дрожащей рукой потянул к себе книжку.
— У Фонвизина особенный язык. Эпоха! — сказал он смущенно. Начал усаживаться, пригладил виски.
Все вежливо улыбались. Но начальник лаборатории, к удивлению Феди, заговорил громко, отчетливо, с особенными театральными интонациями. Прервав чтение, он коснулся рукой Фединого плеча.
— Отобрал я у вас инициативу? Не обижайтесь. Если б было такое звание — народный артист самодеятельного театра, то мне бы первому присвоили. Я уже тридцать с лишним годов в артистах хожу. В Москве выступал.
Когда началось распределение ролей, слесари и экскаваторщики сели попрямее и гордо поставили головы — первые герои! А девушки потупили глаза и стали как одна похожими на Софью. Поглаживая небритую, мерцающую сединой щеку, внимательно посмотрев на каждого, Степчиков дал четырнадцати счастливцам новые имена. Антонина Сергеевна стала Софьей. Пятнадцатая роль —
И Степчиков — он к этому времени уже стал Андреем Романовичем — шепнул Феде:
— Правильно делаете. Я тоже себе роли не взял, удержался. Ветеранов и так от сцены не отгонишь. А молодежь надо закреплять. Видите — рвутся. Два года варились в собственном соку — могут обидеться, если не дашь.
Начались репетиции. Каждую субботу, под вечер, Андрей Романович задергивал шторы на окнах красного уголка, запирал дверь барака стулом и, громко захлопав в ладоши, строго пресекая шутки и смешки, начинал работу. На помосте, там, где должна быть сцена, бушевала госпожа Простакова и стоял оглоблей Митрофан. Андрей Романович из глубины полутемного зала, захлопав в ладоши, то и дело каркающим голосом горько выговаривал:
— Уляша, голубчик! Голосу, голосу твоего не слышу! Ты здесь матушка-помещица! Вежливость для покупателей оставь, поняла? Все сначала!
Вокруг барака толпились рабочие, заглядывали в окна. На репетициях разрешалось присутствовать только председателю профкома Середе и секретарю комитета комсомола Володе Цветкову. Оба они сидели обычно в глубине зала, одинаково закинув ногу за ногу. В другом углу зала, около натопленной печки, каждый раз собирался кружок молодых инженеров, которые хоть и не получили ролей, но приходили на занятия аккуратно, чтобы молча погрызть в тепле кедровые орешки, иногда поспорить и, конечно, посмотреть на Антонину Сергеевну. С того момента, как она стала Софьей, у нее почему-то появилось множество поклонников. Бросая на сцену короткие взгляды, они шуршали ватманом и приглушенно толковали о том, с какой стороны надо вскрывать пласт фосфорита, или о деревянных щитах, о том, что в мокрых забоях давно уже пора подкладывать под гусеницы деревянные щиты.
Однажды, в конце декабря, они собрались вот так же в дальнем углу около печи, грызя орешки, изредка обмениваясь тихим словом. Неподалеку от них Федя за своим столом составлял расписание киносеансов на три месяца.
— В Москве сейчас еще день, — задумчиво сказал кто-то у печи.
— В институте к сессии готовятся, — отозвался другой инженер со звонким студенческим голосом. — Я всегда в Ленинской библиотеке занимался. А ты?
— Я тоже. Ты не у Писаревского был по петрографии? Вот гонял на зачетах!
— Золотое детство! — засмеялся низкий бас. — Я один раз биотит ему забыл назвать в диорите. Просто сказал — слюда. Прогнал! Второй раз брякнул ему, что габбро — кислая порода. Опять прогнал! Три раза зачет сдавал!
— Эй, друзья! Нельзя ли поближе к действительности? Фаворов, ты когда карты вернешь? Унес, а мы вчера пульку сыграть хотели. Весь вечер из-за тебя пропал.
— Книги, книги читать надо, молодой человек, — сказал Фаворов.
— Да, да, романы. Где их возьмешь?
— А ты напиши. А то азартные игры! Напитки!
— Вот он говорит, — сказала Антонина Сергеевна вполголоса, и все, как по команде, повернули головы, посмотрели на Федора. — Он говорит, что скоро у нас клуб настоящий будет. И еще: будет техническая библиотека…
— А простая библиотека будет? — спросил Фаворов. — Эй, завклуб, правда, что твой Середа все журналы домой конфискует? Слушай-ка, а ты бы у него забрал!
Федор покраснел и опустил голову ниже к столу. В голосе Фаворова он услышал легкую насмешку, но уйти от нее не мог — Фаворов был прав.