Повести и рассказы
Шрифт:
— Слушай, брат, здесь тоже русские, что ли?
— А как же! Это наши братья болгары, — отвечал на это один доброволец, чьи тонкие черты лица и белые руки обличали в нем аристократа. То был граф Ш.
— А мы куда же теперь? В Сербии или в Болгарии будем драться?
— Что Сербия, что Болгария — все едино, — отозвался другой русский, человек лет сорока.
— Нет… Впрочем, да. Обе эти страны славянские и православные, — объяснил граф.
— А зачем они сюда явились? Значит, не пойдут в Сербию? Ведь война с турками будет, — сказал один из русских, кивая на болгар.
Аристократ пожал плечами.
Один студент показал на хэшей и проговорил:
— Они в Сербию идут.
Граф быстро обернулся, посмотрел на студента и спросил приветливым тоном:
— Вы русский? А откуда?
— Из Москвы. Мы болгарские студенты. Несчастья отечества вызвали нас сюда…
Между студентом и
— Господа! Я впервые увидел болгар в этой стране и, признаюсь, полюбил их всей силой своей души. То новое и вдохновляющее чувство, которое я испытывал при мысли о ваших страданиях и борьбе, когда еще находился на своей далекой родине, теперь, при встрече с вами, моими угнетенными единоплеменниками, стало во сто крат более сильным. Как вы, так и мы, русские, идем, не боясь крови и жертв, на помощь своим единокровным братьям сербам, которые доблестно подняли знамя борьбы против исконного врага славянства. Пью за полное торжество правого дела; пью за обеих родных сестер России — за Болгарию и Сербию!
Громовые, бурные, восторженные клики: «Да здравствует!» были ответом на проникновенные слова русского.
Несколько хэшей прослезились; в их числе был Брычков.
Один студент встал и взволнованным голосом провозгласил здравицу за солидарность славян.
— Ур-ра! — громким голосом закричало человек двадцать.
— Хвала! — загремели черногорцы.
— Живио! — крикнул содержатель ресторана (он был серб).
Заказали еще несколько бутылок шампанского. Бокалы снова заискрились и запенились. Славяне глубоко вздыхали от полноты чувств; двое русских подошли к Бебровскому и Попику и расцеловались с ними. Черногорцы уже громко кричали и поносили турок, которые «сжигают живыми православных славян».
Но вот дверь распахнулась и хлопнула, и Македонский, по обыкновению шумно, ввалился в ресторан с каким-то листком в руке.
— Ребята! Новость: вчера вспыхнул первый бой при Бабиной-главе {34} . Сербы победили! Ура!
Все вскочили, потрясенные и обрадованные.
— Война! Война!
— Вот вам телеграмма, читайте все подробно… Я ее у Гробова отобрал… Проклятый толстяк, — проговорил Македонский, красный и запыхавшийся. А когда увидел русских, снял свою мадьярскую шапку, почтительно улыбнулся и стал пожимать им руки.
34
Бабина-глава — возвышенность в западной части Балканского хребта, занятая в первые дни сербско-турецкой войны 1876 г. войсками генерала Черняева, Упоминаемые далее в тексте: Джунинский день — трагический для сербской армии день сдачи турецким войскам укрепленного пункта Джунин 17 октября 1876 г.; Гредетинская планина или Гредетинские высоты, взятые турецкими войсками после ожесточенного сражения.
— Юнаки! Здравствуйте! Да здравствует Россия!
— Здравствуй, брат болгарин, — отвечали русские добровольцы, с чувством пожимая ему руку.
Общий восторг достиг своей высшей точки. Телеграмма перелетела из рук в руки; каждому хотелось собственными глазами увидеть буквы латинского шрифта, принесшие радостную весть о победе. Географическое название «Бабина-глава» сразу же показалось всем необыкновенно красивым и выразительным. Первое выступление маленькой сербской армии увенчалось успехом, победой! А ведь никто на это не надеялся. Черногорцы тут же решили выехать с завтрашним поездом в Турну-Северин, а оттуда тронуться по Дунаю в Кладово. Йоваиович (содержатель ресторана) был сам не свой от восторга. Он поставил на стол новые бутылки шампанского, чтобы угостить дорогих гостей на свой счет. Русские видели эту общую
— Братья! — воскликнул Брычков, сверкая глазами и с буйно бьющимся сердцем, — война началась, и наша пламенная надежда осуществилась. Теперь мы можем сражаться и геройски умереть за нашу столь дорогую нам свободу.
— Не будем лежать падалью в этой чужой земле! — подхватил Хаджия.
— Из Сербии — прямо в Болгарию, а там поднимем восстание среди наших молодцов шопов {35} и заставим попотеть Абдул Керима-эфенди, — добавил Бебровский.
35
Шопы — областная группа болгарского народа, проживающая у западных границ страны, близ Софии.
— А кто будет там воеводствовать?
— Тотю!
— Панайот!
— Да здравствуют добровольцы! Да здравствуют все славянские юнаки! — закричал Македонский, жадно глотая шампанское, и, панибратски ухмыльнувшись русским добровольцам, вытер свои длинные усы.
Радость и воодушевление возрастали. У хэшей словно выросли крылья; люди горели нетерпеливым желанием поскорее выехать в Кладово, опасаясь, как бы все победы не были одержаны до их прибытия. Пришел Говедаров и объявил хэшам, что спустя два дня бухарестский молодой комитет [7] снабдит их железнодорожными билетами и деньгами на расходы.
7
Этот комитет был организован и действовал как революционный комитет, но носил название: «Болгарский благотворительный комитет в Бухаресте». (Прим. автора) Бухарестский молодой комитет — Речь идет об организованном в 1868 г. в Бухаресте «Болгарском обществе», вокруг которого группировались накапливающиеся силы «молодого» крыла болгарской эмиграции, стоявшие на позициях мелкобуржуазного радикализма.
Наутро народу прибавилось. Повстанцы и беженцы — люди, бежавшие из Болгарии после жестокого подавления Панагюрского восстания, старые хэши — ветераны 1862 года {36} и участники чет, действовавших в 1867–1868 годах, огородники, кирпичники, лавочники, работники, разбросанные по всей Румынии, теперь стекались в Бухарест, чтобы оттуда двинуться в Сербию. Они сразу же оставляли все свои дела и бросались в опасную борьбу, которая или открывала перед ними могилу, или навсегда закрывала двери в Болгарию, с которой их связывало столько семейных радостей и привязанностей. Сейчас они кинулись в бездну злоключений и неизвестности. Зачем? Чтобы послужить делу освобождения своей родины. Что гнало их, что принуждало жертвовать собой? Корысть? Честолюбие? Нет, сейчас они были выше подобных низких чувств. Другое влияло на их сердца — дух времени, тот дух, который в короткий срок поднял из недр измученной Болгарии так много сильных ее сынов и подарил истории столько славных страниц, повествующих о героизме и самопожертвовании. То был, выражаясь простодушно-красноречивыми словами г. Симидова, «патриотизм, эта неизлечимая короста! [8] ». То было время, полное самопожертвований, ибо из великих страданий возникает великий героизм; а наше время — эпоха мелких характеров.
36
…ветераны 1862 г. — бойцы организованной Г. Раковским в Белграде болгарской добровольческой легии.
8
«Покрита храброст», современные записки о болгарских четах в Сербии в 1876 г., Ф. Симидова, Гюргево, 1877. (Прим. автора)
Патриотическая струна в израненных болгарских сердцах была так нежна, так чувствительна, так натянута, что малейшее дуновение было способно поколебать ее и вызвать чудесные звуки. Стоило этим бедным скитальцам, этим сынам Болгарии, забытым ею и брошенным на произвол судьбы, услышать стон своей родины, услышать зов к борьбе с тиранами, как они оживлялись, молодели, загорались и спешили принести на алтарь отечества и деньги, и покой, и могли отдать свою жизнь — и этого было достаточно. Услышав о том, что началась война, люди словно обезумели. Они распродали, побросали, раздарили, развеяли все свое имущество, чтобы дорожить только Болгарией, уподобившись в этом, — да будет нам позволено привести такое сравнение, — македонцам Александра Великого, которые сожгли свои корабли у берегов Азии, чтобы уже не думать об отступлении.