Повести и рассказы

Вазов Иван Минчов

Вдруг его осенила какая-то мысль, и он снова бросился бежать. Его длинное сетре развевалось, словно победное знамя, а кисточка вела себя так, будто стремилась упорхнуть в небо. Возле кошары чорбаджи Цочко за ним погнались овчарки, так как он испугал стадо. Но господин Фратю оставил им в виде добычи кусок полы и продолжал свой бег.

Добежав, задыхаясь, до края села, господин Фратю покинул большую дорогу, свернул в сторону и вступил в село через сад чорбаджи Цачо, две стены которого взял приступом. Потом кинулся в питомник роз Хаджи Димо, проник во владения Шашова, выдержав ожесточенный бой с обросшей терном изгородью, которая нанесла славные раны его сетре; взобрался по низкой стрехе на крышу дома деда Постола и спрыгнул в узкий темный тупик, упиравшийся в ворота Батора.

Теперь только Баторов двор отделял его от его собственного, но Батор и жена его были люди вздорные и страшно враждовали с семьей Фратю. Увидев его у себя во дворе, они погнались за ним — Батор с мотовилом, а Баторка с веретеном — вместе с собаками и гусями. Но господин Фратю проворно взобрался по лесенке, прислоненной к виноградной лозе, бросился на черепицы, зароптавшие у него под ногами, а оттуда спустился к себе по суку Баторовой черешни, который сейчас же опять выпрямился, захватив с собой в виде платы за проезд порхающую кисточку. Затем он взбежал вверх по лестнице, пронесся ураганом через сени на галерею, ворвался в новую комнату и открыл сундук, где у него лежали уже два года ни разу не пустовавшие серебряные кобуры его отца. Мать его, в испуге за ним следовавшая, при виде их вскрикнула. Но господин Фратю не притронулся к оружию, а вынул из угла сундука книжку в старом выцветшем переплете под заглавием «Лесной путник», потом одну зеленую брошюрку, носящую название «Гайдук Янчо», потом два уже сильно зачитанных номера «Будущности» {86} , потом «Голос болгарина», потом «Райну княгиню», потом полтора номера «Народности» {87} , потом изображение Болгарии в оковах, работы Мутевского, и, наконец, несколько бунтовщических песен в рукописных списках, — среди них песню «Захотел гордый Никифор». Тут же он снял со стены портрет покойного Хаджи Нончо, как говорят, похожего на Тотю. Все это он смял, скомкал, сгреб и бросил в огонь под котлом, где вываривалась краска из коры орехового дерева.

86

«Будущность» — еженедельная болгарская газета, издававшаяся Г. Раковским в 1864 г.; один из наиболее ранних печатных органов болгарской революционной эмиграции.

87

«Народность» — еженедельная болгарская газета, издававшаяся в Бухаресте в 1867–1869 гг., орган Тайного болгарского центрального комитета, стоявшего на позициях компромиссного либерально-буржуазного разрешения вопроса о национальной независимости Болгарии.

Совершив это auto-da-fe, господин Фратю вскочил и скрылся на сеновале, приказав сквозь щелку старухе служанке, чтобы та пошла к колодцу и сориентировалась в политической обстановке, а если кто спросит, так чтоб ответила, что он куда-нибудь уехал, — например, на целебные воды.

XVI. Варлаам распространяет прокламации

Компания стояла на поляне перед монастырем в напряженном ожидании.

Вместо жандармов появился Димо Казак.

— Казак! Казак! — закричали все, двинувшись ему навстречу.

— Скверное дело! — произнес он, тяжело дыша.

Все испуганно переглянулись.

— Тарильом подвел! — прибавил он, переводя дух. — Негодяй.

— А! Это из-за рыбьего хребта, наверно? — спросил Хаджи Атанасий.

Казак поглядел на него свирепо.

— Да нет же, пусть он его в пасть себе сунет и подавится, — сурово сказал он.

— Не верю, чтоб он сделал это нарочно, — заметил Хаджи Смион.

— А зачем вызвали учителя? — спросил Иванчо Йота.

— Его связали? — вставил Хаджи Смион.

— С какой стати будут вязать учителя? — проворчал Казак. — Учителя бей вызвал по другой причине…

— Знаю, знаю, — перебил догадливый Хаджи Смион, сразу успокоившись. — Чтобы тот прочел ему какую-нибудь старую купчую. Сам-то не больно грамотен — вроде меня.

— Какую старую купчую? —

зверем зарычал на него Димо Казак. — Какую там купчую? Прокламацию! Прокламацию бухарестского комитета!

Все остолбенели.

И Димо Казак взволнованно рассказал им, что сегодня после полудня Варлаам приклеил на своих воротах прокламацию, говорят, с портретом Тотю-воеводы, а Селямсыз, растолкав читавших ее любопытных, взял и тут же отнес ее бею. Это страшно всех удивило, потому что никому не могло в голову прийти, чтобы смирный Варлаам был таким опасным человеком. Особенно испугался Хаджи Смион: он вспомнил, что сегодня был у Варлаама и тот даже просил у него ружье, о чем Хаджи Смион тут же рассказал товарищам. Мирончо стал кричать и бранить «предателя» Селямсыза, поклявшись, что придет время, — он повесит его на его собственных воротах, как Варлаамов хребет. Иванчо также выразил негодование по поводу «предательства по отношению к народу», совершенного Селямсызом, браня в то же время и невежественного Варлаама, который от природы не годится в бунтовщики. Но Иванчо был страшно потрясен, услышав от Казака, что онбаши ищет его, Иванчо, так как у него в комнате над лавкой всю ночь до самого утра горела свеча, и это показалось странным. Приятели стали перешептываться, кидая подозрительные взгляды на обе опасные личности, от страха дрожавшие, как лист.

После минутного совещания компания изменила свой план и решила идти в город.

— А вы скройтесь, будто вас нет совсем, пока все не разъяснится. С богом! — строго сказал Мирончо, указывая обоим подозрительным на Стара-планину.

Два приятеля некоторое время стояли, потрясенные, уставившись друг на друга в полном молчании. Хаджи Смион, с фесом учителя Гатю на голове, взволнованный, смущенный, растерянный, кинул, наконец, быстрый взгляд в ту сторону, куда ушли остальные, и в отчаянии еще ниже опустил голову. Первым нарушил молчание Иванчо Йота:

— Подай совет, Хаджи.

Хаджи Смион поглядел на него угрюмо.

— Какой совет? — сердито спросил он.

— Куда нам спрятаться?

— Мне с тобой? Чтоб ты меня погубил?

— Послушай, любезный друг, — на этот раз покорно промолвил Иванчо.

— Какой там еще «любезный»? Какой «друг»? Знать тебя не знаю.

— Послушай, брат, не бойся меня.

— А что ты писал ночью?

— Только не прокламацию, брат.

— Кому говоришь? Ступай себе.

— Постой, брат. Я тебе объясню.

Хаджи Смион поглядел на него высокомерно и недоверчиво.

— Говори, имеешь ты касательство к прокламации?

— Говорю тебе — не имею, — шепотом ответил Иванчо.

— Ты не заодно с Варлаамом?

— Нет, милый брат, — убитым голосом промолвил Иванчо.

Хаджи Смион призадумался.

— Поклянись, что не имеешь касательства.

— Клянусь! Вот!

Иванчо перекрестился.

— Клянись как полагается!

— Как?

— Скажи: лопни мои глаза, коли я что знал.

Иванчо повторил клятву, потом спросил, таинственно понизив голос:

— Может, ты что-нибудь знаешь… и прочее?

— Ничего… Но что ж теперь делать?

— Бежать, брат, бежать!

— Бежать?

— Ну да, бежать в горы, — испуганно твердил Иванчо.

— Так, в горы. А наши жены? Нет, нет, тогда про нас скажут: настоящие бунтовщики… А если мы попадем к Филиппу? Избави боже! Ведь тогда нам придется драться с турками!

— Так как же? Да не бойся ты меня, милый брат.

Хаджи Смион хотел что-то сказать, но вдруг остановился и промолвил:

— Поклянись еще раз.

Иванчо опять поклялся.

— Ну, пойдем, спрячемся в «Нору». Оттуда видно во все стороны; она возле самой горы. Но ежели ты меня погубишь…

И они быстро пошли по полю по направлению к Белому яру.

XVII. Не только инженеры строят плохие мосты

К западу от луга, за бурлящей по камням рекой, вздымается изрытый дождевыми потоками, изъеденный временем высокий берег. Земля здесь такая светлая, что место это называется Белый яр. На верхнем краю яра, прилегающем к Стара-планине, виднеется отверстие размером в человеческую голову, если смотреть на него с луга.