Повести и рассказы
Шрифт:
И все же, несмотря на то, что среди молящихся были только самые уважаемые люди, вечерняя молитва шла не так благопристойно, как обычно. Правоверные уже все знали об Ахрос и Джуре. Знали они, что после молитвы мулла Гияс скажет новую проповедь. Ожидание проповеди, тихие разговоры о происшествии, случившемся в Ширин-Таше, нарушали благопристойность молитвы.
Когда Тургунбай вошел в мечеть, проповедь была в самом разгаре. Ярость, с которой говорил мулла Гияс, возбуждала молящихся, зажигала их глаза ярким блеском фанатизма. Воздев кверху сжатые кулаки, мулла Гияс кричал:
— Правоверные! Истинно говорю вам! В святом коране сказано, что кровь мусульманина
Верующие ответили на вопрос своего пастыря яростным взрывом голосов:
— Казнить отступников!!
— Камнями побить, во славу всемогущего!
— Земли захотели!
— Сжечь на огне дьявольских выродков!
— Забить им глотки этой землей!
Мулла Гияс, окинув довольным взглядом раскалившуюся паству, переждал, пока стихнут крики, и снова заговорил:
— О горе, горе нам, правоверные! Дьявол избрал вместилищем соблазна и козней своих женщину-мусульманку. Отступник и отступница, попирая святые установления ислама, творили блуд и прелюбодеяние, распространяя заразу разврата среди правоверных. Преступница, слепая Ахрос, поймана на месте преступления, но ее сообщнику удалось избежать справедливого суда верных исламу. Развратница, запертая сейчас в доме почтенного и крепкого в вере мусульманина Тургунбая, ожидает решения своей участи. Да не будет среди правоверных ни одного, в сердце которого закрались бы жалость и снисхождение. Во имя аллаха милостивого, милосердного, очистите наш святой край от скверны отступничества и разврата. Во имя аллаха милостивого, милосердного, надо убивать, как собак, каждого, кто осмелится посягнуть на святой шариат, на законы и обычаи, установленные самим всемогущим через своего посланника и пророка.
Соскочив с возвышения и потрясая кулаками, мулла Гияс направился к выходу из мечети. Следом за ним ринулись все присутствовавшие на проповеди. Рыча от ярости и жажды крови, фанатичная толпа забурлила на улице. Неизвестно откуда в руках всех правоверных появились увесистые камни. Вспыхнули факелы. Кто-то заранее догадался намотать на длинные палки пропитанные маслом ватные лохмотья. Сейчас они ярко пылали, разгоняя сгущавшуюся темноту.
Оставшись сторожить Ахрос, Алим и Мансур долго сидели молча перед дверью амбара. Несколько раз они то вопросительно взглядывали друг на друга, то начинали настороженно вглядываться в дальний конец двора, где сидел Баймурад.
Но вот густые вечерние тени затопили двор. Все потонуло в синевато-серых сумерках. В селении стояла мертвая тишина. Только откуда-то издалека доносились человеческие голоса, веселые выкрики, обрывки песен. Это далеко за Ширин-Ташем, кончив работу, перекликались батраки, сзывая один другого, чтобы вместе идти но домам.
Отдаленные голоса возвращавшихся на отдых людей привлекли внимание Мансура. Он первый нарушил молчание.
— Обрадовались, что луна поздно всходит, домой торопятся. Лодыри, — проговорил он.
Алим промолчал. Он сидел нахохлившись, втянув в плечи жирную шею, похожий на филина.
Не дождавшись ответа, Мансур толкнул брата локтем в бок и спросил:
— Ты что молчишь?
— А что? — вяло отозвался Алим.
— Как что? Теперь самое время. Никто не узнает.
— Не хочу я, — по-прежнему вяло отозвался Алим. — Мне что-то… Слепая ведь…
— Осел, а где ты найдешь зрячую? Какая согласится?
— И Ахрос не согласится.
— А кто ее спрашивать будет?
— Иди ты, я покараулю, — наконец согласился Алим.
— И пойду, не струшу, как ты, — поднялся с места Мансур.
— А если она старикам расскажет? — остановил Алим-байбача брата.
— Ну, кто ей поверит, развратнице, — пренебрежительно бросил Мансур, закрывая за собой дверь амбара.
Алим-байбача на цыпочках подбежал к двери и прижался ухом к замочной скважине. Вначале он различал только умоляющий голос Ахрос и отрывистое бормотание брата. Вдруг Алим услышал, как Мансур громко вскрикнул и выругался. Байбача отскочил ог двери и насторожился.. «Не слышал ли Баймурад вскрика Мансура?» — тревожно подумал он. Но во дворе царила полная тишина. Зато со стороны мечети слышался постоянный, все нарастающий шум. Алим, сломя голову, кинулся к амбару.
— Мансур! Выходи! Идут! — испуганно зашептал он, приоткрыв дверь.
Мансур торопливо выскочил из амбара. Левой рукой он сжимал кисть правой руки.
— Ну, как? — не утерпел Алим-байбача.
— Чуть жива, сволочь, а не дается, — сердито ответил Мансур. — Руку до крови прокусила. Рубец будет.
— Значит, ты сейчас меченый, — съехидничал Алим-байбача. — На тебе тавро, как на жеребце.
— Из-за тебя, осел… — окрысился Мансур.
Но в это время с улицы донесся гул многих голосов. Мансур и Алим прислушались, затем оба бросились к воротам. Когда байбачи распахнули их, толпа самых уважаемых, самых состоятельных людей Ширин-Таша, с факелами, вооруженная палками и камнями, ринулась во двор Тургунбая. Впереди с кораном в руках шел мулла Гияс. Десятка два ярко пылавших факелов залили двор желтым, трепетно вспыхивающим светом.
Не дойдя до амбара несколько шагов, мулла остановился.
Высоко подняв книгу корана, он повернулся к толпе фанатиков и резким визгливым голосом закричал:
— Во имя бога милостивого, милосердного! Уничтожайте, правоверные, очаги заразы, пока они не распространились и не поколебали прекрасное дерево святого ислама.
Толпа ответила разноголосым восторженным воем. Несколько человек бросились в амбар, вытащили во двор почти бесчувственную девушку. Толпа разразилась сотнями негодующих возгласов.
— Вот она, развратница!
— Земли захотела!
— Кайся, падаль!
— С отступником путаешься!
— Во имя аллаха милостивого!
— Камнями ее, правоверные!
Но мулла, воздев над толпой коран, потушил на время ярость толпы. Ахрос поставили у высокой глинобитной стены, окружавшей двор. Судорожно цепляясь пальцами за выступы стены, девушка силилась устоять на ногах.
— Кайся, распутная отступница. Кайся! — снова прозвучал режущий голос муллы Гияса.
Вдруг толпа затихла. Затаив дыхание, раскрыв от напряжения рты, фанатики, готовые к убийству, жадно впились глазами в свою жертву.