Повести и рассказы
Шрифт:
— Люди! Что вы делаете? — не сказала, а простонала Ахрос. — За что? Что я вам сделала? Богом клянусь, не виновна я. Ни в чем не виновна. Аллахом всемогущим клянусь. Люди! За что вы меня…
— Куда ушел батрак Джура, с которым ты занималась развратом? Что он тебе говорил? Где он сейчас? — прервал девушку мулла.
— Ничего у нас с ним не было, — отчаявшись разжалобить толпу, устало ответила Ахрос. — Джура хороший, добрый человек. Он настоящий мусульманин. Никого не мучает, не бьет…
— Кайся! — взвизгнул мулла Гияс.
— Кайся, распутная отступница! Кайся! —
— Куда ушел Джура? Кто с ним заодно? Говори! — вторил ему старшина Данияр.
— Не в чем мне каяться, — неожиданно сильным, хотя и хриплым голосом сказала Ахрос. Девушка понимала, что минуты ее сочтены, но все же нашла силы, чтобы бросить в лицо своим палачам кипевшие в сердце слова. — Не в чем мне каяться, — повторила она. — Всю жизнь на вас работала, а вы со мною, как с собакой… Мусульмане! Не мусульмане вы, а звери. Вы хуже зверей! За что вы меня? Что я, не человек? Джура вам все припомнит. Его вы не побьете. Он не один. Он зрячий! И таких, как Джура, много. Не мусульмане вы, а звери. Не мулла ты, Сеид Гияс, а пес, хуже пса, свинья ты…
— Бейте ее, правоверные! Бейте нечестивую, клевещущую на слуг божьих, — завизжал, как ужаленный, мулла Гияс.
Тяжелый камень, брошенный Мансуром-байбачой, с глухим стуком ударился в грудь Ахрос. Девушка, замолкнув, взмахнула руками, словно хотела прижать к груди ударивший ее камень, и, согнувшись, головой вперед упала на землю.
Десятки камней полетели в нее, но Ахрос уже не чувствовала ударов.
Тургунбай не принимал участия в убийстве Ахрос. Войдя вместе с толпою во двор, он приказал Баймураду:
— Запрягай лошадей. В Шахимардан поеду. — И прошел на женский двор.
Турсуной, наплакавшись, постепенно забылась и задремала. Вопли толпы, ворвавшейся до двор, разбудили девушку. Отблески факелов, проникавшие на женскую половину, испугали Турсуной. Она поняла, что на переднем дворе происходит что-то страшное. Турсуной заметалась по комнате, не зная, что делать, и не решаясь позвать на помощь кого-нибудь.
Лязг отпираемого замка еще более напугал Турсуной. Догадавшись, что это идет отец, она снова забилась в постель.
Тургунбай, войдя в комнату, остановился, пытаясь рассмотреть что-либо при слабых отблесках света, проникавшего с переднего двора.
— Дочь, где ты? — окликнул он негромко.
Турсуной молчала, с трудом сдерживая нервную дрожь. Не дождавшись ответа, Тургунбай подошел к постели, нащупал плечи дочери И взял ее за руку.
— Пойдем. Я тебя покажу, как всемогущий аллах карает развратниц, осмелившихся противиться шариату.
Крепко сжимая руку дочери, он поволок ее из комнаты.
Вытащенная отцом на передний двор, Турсуной была поражена мрачной картиной, развернувшейся перед нею.
Освещенная красноватым, полыхающим светом факелов, окровавленная, в порванной одежде, у стены стояла Ахрос и, глядя на разъяренную толпу незрячими глазами, бросала своим мучителям слова презрения.
Турсуной показалось, что камень, ударивший в грудь Ахрос, ударил одновременно и ее. Вырвавшись из рук отца, она кинулась к Ахрос. Но в этот момент десятки камней засвистели в воздухе, и каждый камень с глухим стуком ударялся в тело слепой батрачки. Расширенными от ужаса глазами Турсуной смотрела на камень, который, ударившись о голову Ахрос, не отвалился, а так и остался в пробитом черепе.
— Видишь, дочь, как аллах карает противящихся его воле? — мрачно спросил Тургунбай.
Взглянув потухшими глазами на отца, Турсуной тихо, но с большой душевной силой сказала:
— И для меня это же готовите? Зверь!
С необычайной для нее силой Турсуной оттолкнула оторопевшего отца и стремглав бросилась в комнату.
Тургунбай хотел кинуться за Турсуной, но в этот момент во двор вбежал мальчишка, один из малолетних отпрысков Абдусалямбека. Он что-то горячо зашептал отцу. До Тургунбая донеслись только отдельные слова: «Юсуф… батраки с кетменями… идут…»
Абдусалямбек, до этого бушевавший больше всех, услыхав слова сына, сразу же стих. Воровато оглянувшись, он незаметно отошел от толпы в тень и, пройдя вдоль стены, торопливо юркнул в ворота. Бегство Абдусалямбека осталось незамеченным никем, кроме Тургунбая.
«Что еще там у них?» — встревоженно подумал Тургунбай и тоже вышел за ворота.
Над Ширин-Ташем плыла душная, по-осеннему темная ночь. Но на улицах селения не было обычной ночной тишины. Едва лишь Тургунбай вышел за ворота, как его сразу же насторожил несмолкающий гомон многих человеческих голосов, несшихся с окраин. Бедняцкие окраины Ширин-Таша не спали, как обычно, после трудового дня. И тогда Тургунбаю стал понятен смысл слов, переданных Абдусалямбеку сыном. Нет, не испугала батраков Ширин-Таша ни проповедь муллы, ни яростная злоба хозяев. Тургунбаю даже показалось, что он различает лязг стали кетменей, серпов и лопат — извечного оружия восставших батраков.
Тургунбай испугался. Он почувствовал себя бессильным перед тем, что произойдет, если толпы батраков придут сюда. Бегом, как мальчишка, он кинулся под навес, где Баймурад должен был запрягать лошадь.
— Ну, готово, запряг?! — подбежал он к дрожащему от страха Баймураду.
Но лошади еще не были запряжены. Баймурад, напуганный расправой с Ахрос, предчувствуя, что ему придется когда-нибудь отвечать за то, что сейчас произошло, сидел, скорчившись, за огромным колесом арбы, закрыв лицо руками.
Тургунбай яростно пнул его ногой.
— Собака! Так-то ты выполняешь мои приказания?!
Баймурад, скуля от ужаса, на четвереньках пополз к конюшне.
— Если сейчас же лошади не будут готовы, зарежу. Клянусь аллахом, зарежу, — прошипел Тургунбай и, едва удерживая дрожь в коленях, побежал к дочери.
Захлопнув за собой дверь, Турсуной крепко заперла ее на засов. Голова девушки горела. «Лучше сама… Лучше сама…» — лихорадочно шептали ее губы. Она металась по комнате, хватая руками все, что попадалось под руку. Но то, что ей попадалось, не годилось. «Даже голову о стену не разобьешь, — с отчаянием подумала Турсуной. — Стены глиняные, только измучаешься». И в эту минуту девушка вспомнила о ноже, принесенном отцом вместе с дыней.