Повести моей жизни. Том 2
Шрифт:
— Я должен вас отправить в Двинскую крепость! — поклонившись, сказал он мне.
И он повел меня и моих конвойных к выходу на площадь.
«В крепость, — как молния, пронеслось у меня в голове. — Значит, не в тюрьму! Неужели благодаря отчаянным телеграммам Ксаны ко всем нашим петербургским знакомым сделано поправочное распоряжение везти меня в крепость? Но примут ли меня там? Может быть, комендант скажет, что нет места, и, подразнив перспективой светлой и просторной комнаты, вместо мрачных камер и мрачных тюремщиков-специалистов меня все-таки посадят в местную тюрьму?»
— Мошка! — вдруг повелительно крикнул начальник конвоя стоящим извозчикам-евреям.
Меня внутренне перевернуло от этого еще не привычного мне приглашения извозчиков. Но извозчик подъехал.
— В крепость! — крикнул ему офицер и пригласил меня садиться.
Я сел один. Конвойные, обнажив сабли, пошли справа и слева. Офицер остался на вокзале. Мы въехали в очень грязный уездный город. Уличные ароматы поднимались здесь, особенно на окраинах, от всяких отбросов, почти такие же трудно выносимые для носа, как и из коридора ялтинской тюрьмы.
Мы проехали город мимо больших навозных куч и выехали в поле, где пахнуло на меня свежим воздухом.
Заросшие зеленью и деревьями валы показывали невдалеке местоположение крепости. Мы направились между ними и рвами с остатками воды на их дне в аллею из высоких лиственных деревьев вроде дубов или платанов, идущую на некотором расстоянии по правому берегу Двины, и въехали в каменные крепостные ворота с государственными гербами вверху. За ними открылись ряды домов и казарм. Миновав их, мы подъехали к длинному белому двухэтажному зданию перед сквером. Около подъезда стоял шлагбаум и ходил часовой. Нам указали подъезд с надписью: «Комендантское крепостное управление». Войдя в него и поднявшись по лестнице, мы пришли в комнату, где сидел только один молодой артиллерийский унтер-офицер, по-видимому, писарь.
— Надо сдать арестованного! — сказал ему мой старший.
— Придется подождать, пока придет комендантский адъютант и доложит коменданту. Садитесь.
Мы все сели в разных местах.
Пришел другой молодой унтер-офицер интеллигентного вида и, спросив мою фамилию, сказал, что по газетам меня уже давно ожидают здесь.
— А свободная камера есть?
— Есть целых три. Проситесь в номер первый или второй, они лучше.
Наконец пришел и комендантский адъютант с серебряным аксельбантом на плече и, поздоровавшись со мной, взял у старшего конвойного мою сопроводительную бумагу.
— Но вы адресованы не сюда, а в двинскую тюрьму! — сказал он. — Почему привели сюда? — спросил он конвойных.
— Нам приказал здешний конвойный начальник, — ответил мой старший.
— Это все перепутал симферопольский прокурор! — говорю я. — Ведь в начале бумаги говорится же, что я приговорен на год в крепость! — и я показал ему строчку. — А он по привычке — в тюрьму да в тюрьму! Начав за здравие, кончил за упокой. Это он называет тюрьмой помещение в крепости.
— Но у нас и места, кажется, нет! — возразил он.
— Как нет?! — восклицаю я. — У вас три камеры свободны, и я даже просил бы поместить меня или в первый, или во второй номер!
Адъютант засмеялся.
— Даже и номера вам уже известны!
— Конечно. Ведь это мои друзья в Петербурге просили перевести меня сюда и именно в крепость. Если меня посадят в тюрьму, то они и теперь будут настаивать на переводе меня из нее сюда.
— Но бумага все же адресована не к нам, а в городскую тюрьму. И там, вероятно, уже есть о вас распоряжение, так что я ничего не могу сделать.
Он взял со стены телефонную трубку.
— Тюрьма! — сказал он в нее.
Прошла минута, он слушал.
— Скажите, есть у вас бумага о Морозове с назначением к вам?
Ответа мне не было слышно из трубки, но, повесив ее на ручку, он сказал мне:
— Сейчас обещали посмотреть!
Прошло с полчаса томительного ожидания. Раздался звонок.
— Ну что?
Опять ответа не было слышно.
— Но он адресован именно к вам!
Опять долгое безмолвное слушание в трубку. Наконец он повесил ее на стену и задумался.
— Там о вас нет никакой бумаги и не хотят принимать без прокурорского предписания. Я пойду и доложу коменданту.
Он взял бумагу и ушел. Длинные минуты ожидания вновь потекли одна за другой. Наконец он возвратился и сказал с улыбкой:
— Комендант сказал, что если это астроном Морозов, то он примет, а другого — ни в коем случае.
— Ну конечно, это я и есть! — ответил я с огромным облегчением.
Пройдя фасад комендантского здания, я увидел за ним каменное помещение вроде флигеля с большими решетчатыми окнами. В глубине крайнего из них стояла за решеткой фигура белокурого высокого человека.
— Вот ваш будущий товарищ, профессор Мякотин, — сказал мне штаб-офицер.
— Это мой знакомый, — отвечаю я, и мы раскланялись издали. — Кроме него, у вас теперь сидит еще один из знакомых мне писателей, Пешехонов.
— Да. Он рядом с Мякотиным. А вам назначена камера № 2 в противоположной стороне помещения. У нас только восемь номеров.
«Значит, маленькая тюрьма!» — с новым облегчением подумал я. — В таких личность узника не превращается в глазах начальства в простой номер.
Мы вошли в крошечный дворик, а из него через простую деревянную дверь, запираемую изнутри на цепочку, в длинный мрачный коридор с окнами на обоих далеких его концах. В нем ходил солдат с ружьем.
Направо и налево по сторонам, но довольно редко друг от друга, шли белые деревянные двери такого же устройства, как в обычных комнатах.
— Отворите номер второй! — сказал штаб-офицер пришедшему вместе с нами унтеру со связкой ключей.
Мы вошли в просторную квадратную комнату с двумя высокими окнами за решетками. Рамы были открыты, и свету было не менее, чем в обыкновенной квартире.