Повести о Ветлугине (илл. П. Павлинова)
Шрифт:
Частенько заглядываю сюда и я.
Изобретение эхолота связано с именем русского ученого Захарова, который, поднявшись в 1804 году на воздушном шаре, крикнул вниз в рупор и через десять секунд услышал эхо. По скорости звука нетрудно было вычислить, на какой высоте находится аэронавт.
Правда, между открытием принципа и созданием прибора прошло еще немало времени — более столетия, — зато когда появился эхолот, это было настоящим переворотом в океанографии. Океанографы всего мира получили возможность изучать и наносить на карту рельеф морского дна, какая бы огромная глубина ни отделяла его от поверхности.
Измерены были с помощью эхолота впадины мирового океана до одиннадцати километров глубиной, обнаружены подводные плато, горные кряжи, ущелья.
Люди увидели на кальке эхолота новый подводный мир, считавшийся ранее недосягаемым для человеческого глаза…
Раздумывая над тем, как найти нашу землю-невидимку, закрытую большую часть года туманом или погребенную под снегом, мы с Андреем пришли к выводу, что надо не доверяться зрению, а положиться на слух, то есть прибегнуть к помощи эхолота.
Есть пословица: «Как аукнется, так и откликнется». В этих словах заключался план нашей гидрографической экспедиции, одобренный академиком Афанасьевым.
Преодолевая сопротивление льдов, мы должны пройти к северо-восточной окраине Восточно-Сибирского моря, подняться к «белому пятну» и, проникнув внутрь его, несколько раз пересечь в различных направлениях, беспрерывно простукивая дно эхолотом.
Если в пределах «белого пятна» находятся острова, они дадут знать о приближении к ним изменением зигзага на кальке…
Сравнительно редко — только у Скалистых гор в Америке и у Филиппин — берега континента обрываются в море сразу на очень большие глубины. Чаще переход совершается постепенно. Пологая материковая отмель о глубинами, не превышающими двухсот метров, составляет около одной десятой части всей площади мирового океана. Наиболее далеко от берега отходит она именно у северных берегов Европы и Азии.
Кто-то из океанографов назвал материковую отмель «подводным продолжением континента». Это очень точно. Именно поэтому на арктической материковой отмели много островов — Шпицберген, Земля Франца-Иосифа, Новая Земля и т. д.
Дальше идет материковый склон, потом — ложе океана.
На океанских глубинах, то есть глубинах свыше двух с половиной тысяч метров, могут встретиться только острова вулканического происхождения — такие, как остров Генриетты в западной части Восточно-Сибирского моря. Но трудно думать, что наша земля-невидимка — вулканического происхождения. Вернее другое.
Что, если Земля Ветлугина была когда-то горным кряжем? Кряж опустился под воду, на поверхности воды остались только его вершины. Это и есть наши острова!… Не сводя глаз с эхолота, я стараюсь представить себе нырнувший на дно горный кряж…
Предполагают, что много столетий назад здесь была суша, продолжение Европейско-Азиатского материка. Морской прибой постепенно размывал берега, вгрызался в материк все дальше и дальше. В извечной борьбе суши с океаном одолевал океан.
Так ушли под воду огромные пространства земли и стали дном окраинных сибирских морей: Карского, Лаптевых, Восточно-Сибирского, Чукотского.
Восточный сектор Арктики подобен легендарной Атлантиде, описанной Платоном. Только та, по словам Платона, нырнула под воду сразу вся, внезапно, а здесь опускание происходит очень медленно, год за годом. Быть может, так же опускается и наша земля?…
Линия постепенно удаляется от края ленты: эхолот отмечает глубины: 17, 19, 23, 31, 48, 56 метров. Чем дальше на север, тем материковая отмель понижается все больше.
Сидя у прибора, мы как бы видим сбоку всю толщу воды и профиль дна, над которыми проплывает наш корабль.
Вот в глубокой впадине между двумя подводными рифами появились две линии. Нижняя — это скала, верхняя — поверхность толстого слоя ила, скопившегося внутри впадины.
На кальке неожиданно возникла третья волнистая линия — почти у самого киля корабля. Она стремительно, под острым углом, уходит вглубь. Это косяк рыб, потревоженный и спасающийся бегством от устрашающего шума винтов.
Наверху, в реях, свистит ветер, раздается громкая команда, ледокол протискивается со скрежетом между ледяными полями, но сюда, в штурманскую рубку, где находится эхолот, доносятся лишь слабые отзвуки.
Андрей поправляет валик. Медленно тикают часы.
Мы идем и идем на северо-восток, простукивая дно невидимой «волшебной палочкой»…
Острая на язык молодежь называла частые отлучки Андрея в штурманскую рубку «погружением на дно». Действительно, появляясь в кают-компании в часы завтрака, обеда и ужина, он имел такой вид, будто только что вынырнул на поверхность и с удивлением оглядывается по сторонам.
— У вас там хорошо, Андрей Иванович, — говорил ему Таратута или Вяхирев. — Спокойно. Тихо.
— Где? В рубке?
— Нет, на дне морском. А у нас шум, грохот. Льдины сталкиваются друг с другом. Полчаса назад снова перемычку форсировали.
Как-то, запоздав к обеду, мой друг не сразу понял, почему в кают-компании такое ликование. Оказалось, что на горизонте видно темное — «водяное» — небо.
Долгожданная полынья к северу от острова Врангеля! Всех будто сбрызнуло «живой водой». Вода во льдах — это почти то же, что вода о пустыне.
Сабиров балагурил больше обычного. Степан Иванович усмехался в усы. Даже молчаливый и замкнутый Тынты Куркин, очень похожий в профиль на индейца, стал улыбаться — видно, и ему надоело раскачиваться, как на качелях, на палубе ледокола, форсирующего льды.
Только меня брало сомнение. Что-то уж слишком рано появилась эта полынья!
Лицо капитана было невозмутимо спокойно, как всегда. Но он не щурился — многозначительный признак! Чутье не обмануло его и на этот раз. Льды Восточно-Сибирского моря сыграли с нами шутку: полынья оказалась мнимой.