Повести об удачах великих неудачников
Шрифт:
Дени долго сидел над толстым томом сочинений Ворчестера. Он не заметил, как настал день, не слышал, как на церкви святого Николая прозвонил большой колокол.
Усадьба проснулась. В дверь его комнаты постучали. Слуга сообщил, что господин интендант ожидает молодого барина к завтраку. Дени стряхнул с себя оцепенение и нехотя пошел на зов.
Отец сидел за столом мрачный и сосредоточенный. Он делал вид, будто не замечает сына. Дени напряженно ждал объяснения. Он чувствовал в воздухе грозу.
— Как вы чувствуете себя, батюшка? — не без страха спросил он.
Интендант только и ждал предлога, чтобы заговорить:
— Вас интересует мое здоровье? Скажите пожалуйста, заботливость! А не вам ли я обязан тем, что этой ночью едва не ворвался в царство небесное с треском и грохотом, как самый последний скандалист? Заставить доброго христианина отправиться в последнее путешествие без покаяния, без мира в душе — неплохая услуга со стороны сына! Но с меня довольно ваших дурацких фокусов! Мое последнее и решительное слово — два дня на сборы. Вы отправляетесь в Париж и в качестве врача явитесь к людям, которым я вас рекомендую. А в тот день, когда до меня дойдет слух о том, что вы снова занялись вашими глупостями, я лишу вас наследства. Так и знайте. Это все, что я хотел вам сказать. Прощайте…
Все попытки Папена упросить старика отменить это решение были напрасны. Отец твердо стоял на своем. На рассвете третьего дня одна вьючная лошадь со скромным багажом и двое слуг верхами дожидались у крыльца замка. Молодому лекарю ничего не оставалось, как вскочить в седло и проститься с родным домом. Два пистолета и длинная шпага — подарок отца — составляли вооружение Дени. В своем кожаном колете и высоких ботфортах он имел достаточно воинственный вид. Слуги тоже не были безоружны: в руках одного был тяжелый старый мушкет, за спиной другого болталось копье.
Оружие было нелишним. Дороги на Париж кишели разбойниками. Чаще всего это были крестьяне, выгнанные нуждой из своих деревень. Земля уже не могла их прокормить. Урожая едва хватало на то, чтобы оплатить аренду помещикам и королевские подати. Особенно туго приходилось гугенотам [4] . Чтобы досадить им, правительство посылало на постой в протестантские города и деревни войска. Фуражиры [5] конных полков попутно с сеновалами опустошали сараи и кладовые. Господа офицеры не пропускали ни свиньи, ни теленка. На крестьянских дворах редко можно было увидеть курицу. Все было съедено воинами его величества.
4
Гугеноты — французские протестанты. В основе их религиозного протеста было недовольство феодальной аристократии и части буржуазии неограниченным характером королевской власти.
5
Фуражиры — военные, назначаемые для снабжения армии кормами для лошадей.
Бедные поселяне теряли от солдатских постоев все, что не успевали захватить помещики и королевские сборщики податей. Это заставляло крестьян бросать поля. Они собирались шайками и под предводительством дезертиров из армии грабили проезжих и прохожих.
Поэтому езда по дорогам, не безопасная и днем, ночью делалась невозможной без вооруженного конвоя.
Обо всем этом Дени знал мало, и его очень удивил опустошенный вид орлеанской провинции. Если бы не мольбы слуг, боявшихся с наступлением темноты высунуть нос на улицу, и не жалость к утомленным лошадям, Папен не останавливался бы даже на ночь. Ему были противны грязные харчевни и постоялые дворы с постелями, кишащими насекомыми.
Небо хмурилось. Собирался дождь. Слуги спешили добраться до Рамбулье — последней остановки перед Парижем. Папен пришпоривал усталого коня.
В Рамбулье въехали уже в потемках. Слуги предвкушали отдых. Однако первые же шаги убедили путников в том, что даже дворянину, если он не офицер, нечего рассчитывать на гостеприимство местных трактирщиков. Все харчевни и постоялые дворы были полны. По пути в Версаль [6] , на королевский смотр, здесь остановился на отдых драгунский полк. Залы трактиров были переполнены офицерами. Их лиц не было видно сквозь дым и чад. В очагах шипело и трещало сало. Сквозь пьяные выкрики и взрывы раскатистого смеха слышался стук оловянных кружек и звон шпор.
6
Версаль — резиденция Людовика XIV вблизи Парижа.
Когда Папен вошел в зал, ему показалось, что он сейчас же задохнется. Смрад от одежды, пропитанной потом, от валяющихся тут же седел и потников, винные испарения и удушающий дым крепкого табака — все это смешивалось в непереносимое зловоние. Дени решил, что здесь он не останется. К тому же один из его слуг явился с заявлением, что не может найти ни клочка сена, ни зерна овса для лошадей: закрома на лье кругом опустошены драгунами.
Дени решил немедля продолжать путь и, несмотря на протесты слуг, приказал седлать.
Выехав с постоялого двора, трое путников погрузились в темноту. Месяц был скрыт тучами. Резкие порывы ветра гнали капли начинающегося дождя. Вскоре мрак сгустился настолько, что пришлось пустить коней мелкой рысью, а потом и шагом, иначе можно было сломать себе шею на неровной дороге. Дождь с каждой минутой усиливался.
Дени мало внимания обращал на непогоду. Он бросил поводья и завернулся в плащ. Скоро вода полилась с неба рекой. Слуги ворчали, раздраженные невзгодами тяжелого пути. Но Папен не слышал ни этой брани, ни шлепания копыт по грязи, не чувствовал холода ветра и тяжести намокшего плаща. Мысли его вертелись вокруг одного и того же: медицинская карьера, навязанная ему отцом, неизбежна. Удастся ли между занятиями немилой медициной урвать время для изучения силы пара?
Неожиданно думы Папена были прерваны. Впереди на дороге послышался отчаянный крик. Ночную тьму прорезали короткая вспышка и грохот выстрела.
— За мной! — крикнул Папен и дал шпоры коню.
На ходу он вытащил пистолет, намереваясь стрелять в первого, кто появится перед ним из кромешной тьмы. Но стрелять не пришлось. Конь Папена на всем скаку остановился и взвился на дыбы. Еще мгновение, и лошадь и всадник налетели бы на лежащую на дороге перевернутую карету. Не удержавшись в седле, Папен полетел через голову лошади и больно ударился о крышу кареты. Он не растерялся и, вскочив на ноги, разрядил пистолет вслед поспешно удаляющимся в темноту фигурам.
Дени звал своих слуг, но их и след простыл. Его конвоиры улепетывали что было сил. Между тем из перевернутой кареты доносился густой хриплый бас. Кто-то кричал и бранился. Папен заглянул в окошко экипажа, но в темноте ничего нельзя было разобрать.
— О чем вы там раздумываете? — кричал пассажир. — Скоро ли вы дадите мне огня? Эй, Жан, Франсуа, где вы?
На этот зов из темноты выпрыгнули две фигуры — по-видимому, в них-то и стрелял впопыхах Папен. Это были слуги барахтавшегося в карете пассажира.