Повести об удачах великих неудачников
Шрифт:
Все время, пока производились эти работы, Папен ходил озабоченный и злой. Трудно было узнать его в похудевшем, длинном человеке, всегда выпачканном в копоти, со следами формовочной земли на платье, с руками, покрытыми ожогами и ссадинами.
Несмотря на участие Папена во всех работах, несмотря на все старания мастеров, дело не ладилось. Когда же наконец поршень был вполне точно пригнан к цилиндру и между их стенками не оставалось никакого зазора, обнаружился другой недостаток устройства: поршень так сильно терся о стенки цилиндра, что давление атмосферы не могло его опустить. Стоило поршню немного перекоситься, как он совсем застревал, и нужно было
Папену ничего не оставалось, как сознательно увеличить зазор между стенками цилиндра и поршнем. И тут случилось то, чего с самого начала боялся Папен: воздух стал просачиваться и очень слабо давил на поверхность поршня. Двигатель утратил мощность и никуда не годился.
Папен понял, что до тех пор, пока мастера будут так беспомощны, нельзя и думать о постройке сложных аппаратов и машин. Только маленькие лабораторные приборы могли действовать. Папену казалось, что создавшееся положение служит лишь доказательством того, о чем в свое время он говорил Гюйгенсу: наука должна прийти на помощь практике во всех областях!
Разве наука не лишает себя возможности осуществлять свои замыслы тем, что не уделяет внимания вопросам обработки металла и дерева? Было ясно, что до тех пор, пока ученые не помогут мастеровым добиться большой точности в изготовлении частей машин, они не смогут осуществить на практике многих открытий и изобретений.
Гюйгенс, довольно спокойно отнесшийся к неудаче с машиной, считал положение вполне естественным. Он вовсе не собирался изменять свой взгляд на науку, считая, что удел ученых — лаборатория и кабинет; ученому нет никакой надобности идти в закопченные мастерские. Пусть мастеровой люд сам решает свои задачи, а когда решит — придет и скажет, что готов выполнять заказы ученых.
Однажды, обсуждая этот вопрос с Гюйгенсом, Папен сказал:
— Мы находимся в заколдованном круге. Чтобы построить машины, могущие использовать скрытые силы природы, нужно иметь станки, а чтобы приводить в движение станки, нужно иметь сильные машины. Взгляните на гениальную идею Лейбница: поршень, движущийся в цилиндре. Этим можно покорить атмосферу. Но что делать, когда мы не умеем построить поршень и цилиндр? Чтобы овладеть атмосферой, нужно их построить, а чтобы их построить, нужно овладеть атмосферой. Разве это не заколдованный круг?
Гюйгенс беспечно ответил:
— Дело обстоит совсем не так плохо. Нет надобности ломать себе голову над такими сложными проблемами. Предоставьте это философам, имеющим право всю жизнь думать и ничего не придумывать. Пусть они попробуют на этот раз сочетать науку с жизнью.
— Вы неправы. В сочетании изобретения с нуждами современников и состоит задача изобретателя. Что пользы в моем изобретении, если оно не нужно современникам? Если осуществление идеи невозможно — значит, идея неверна. Вероятно, я должен искать иное решение вопроса о двигателе, работающем воздухом. По-видимому, мое решение недостаточно просто или, наоборот, оно еще недостаточно совершенно. Хотя совершенство и простота — не одно ли это и то же?
— Я думаю, ваша идея верна. Воздух, выкачанный из-под поршня, позволит атмосфере двигать этот поршень с огромной силой. Дело в деталях, а они рано или поздно будут придуманы.
— Но я теперь сомневаюсь в самой идее. Выкачивать воздух! Разве это не чепуха? Наружный воздух над поршнем, видите ли, должен подождать, пока господин Папен кончит возиться со своим насосом. Конечно, это чепуха! Удалите воздух мгновенно, и поршень устремится вниз.
Гюйгенс пришел в раздражение:
— Жизнь не может ставить науке задачи! Наука выше жизни!
Папен понимал, что его собеседник неправ, но не находил убедительных возражений.
Раздражение Гюйгенса росло под влиянием упрямства ученика. Папену не хотелось ссориться со своим учителем, и, уверенный в своей правоте, он замолчал и пошел спать. Но, едва уснув, Папен почувствовал, что кто-то трясет его за плечо:
— Эй, эй, поднимайтесь!
Раскрыв глаза, Папен увидел Гюйгенса. По лицу ученого он понял, что случилось нечто необычайное. Да и костюм Гюйгенса был настолько непривычным, что заставил Папена вскочить. Он еще никогда не видел франтоватого голландца в таком виде: на нем не было ничего, кроме короткой рубашки и нарядных ночных туфель с большими серебряными пряжками. Видимо, что-то важное помешало Гюйгенсу одеться, а может быть, наоборот, совсем раздеться, ложась в постель.
Академик потащил Папена в свою комнату. И тут, в спальне ученого, Папен понял причину его странного наряда: по-видимому, перед сном Гюйгенсу пришла в голову какая-то идея, и он решил ее немедленно изобразить. Одна простыня, смятая и исчерченная углем, валялась на полу, другая, тщательно разложенная на столе, тоже была покрыта угольными рисунками. Тут же были наскоро сделаны какие-то вычисления.
Гюйгенс схватил большую подушку в тонкой полотняной наволочке и положил ее себе на колени.
— Смотрите, — сказал он, принимаясь рисовать. — Вот ваш цилиндр. В отличие от прежней машины, днище его будет съемным. В верхней части цилиндра, там, где начинается движение поршня, имеется отверстие, или окно. Вот и все устройство. Как оно действует? Отвинчиваем дно цилиндра, кладем на него порох и ставим на место. Обыкновенным фитилем, как в пушке, воспламеняем порох. Взрыв подбрасывает поршень кверху, и там он задерживается упором. Как только поршень в своем движении дошел до окна, пороховые газы устремляются в это окно. Вскоре внутри цилиндра образуется разрежение по сравнению с наружной атмосферой. Тогда под давлением атмосферы поршень начинает опускаться и закрывает окно. Дальше он движется потому, что на него продолжает давить атмосфера, а внизу, под ним, — разреженное пространство. Благодаря такому устройству мы не только достигаем мгновенного разрежения под поршнем, но еще и подбрасываем его вверх. Как только поршень опустился, произведя нужную нам работу, мы снова отвинчиваем дно цилиндра и закладываем новый пороховой заряд. Как вам нравится такая идея?
Папен был в восторге.
— Вот видите, — воскликнул он, — вы сами пришли на помощь жизни!
— Очень мне нужна ваша жизнь! — снова рассердился Гюйгенс. — Я думал только о пользе науки. Убирайтесь спать!
Но Папен не ложился в эту ночь, да и несколько последующих ночей едва касался подушки. Он с воодушевлением работал над чертежами новой пороховой машины.
И снова наступило горячее время. До поры до времени ученые держали свои начинания в секрете друг от друга. Пусть сначала выяснится с полной очевидностью, что машина будет работать и не окажется таким же мифом, как первое изобретение Папена.